спит, не подвинется с места. И Уруслан подъехал близко и уткнул его копьём глухим концом, и человек на коне пробудился и проглянул, а сей спросил: "Господине! Кто ты еси? Какой человек, что с коня не слазя спишь?" Ивашка (сторож) молвит: "Нешто еси не слыхал Ивашка, Белого Поляницу? А я-де на индийском рубеже стерегу украйны семь лет, а никаков человек иные земли мимо меня не проезживал, а ныне было есми по твоему счастью уснул, и ты б проехал мимо меня к индийскому царю в царство и царь бы тебя спросил, по которой ты дороге ехал, и ты б царю сказал, что ехал мимо меня, а ничем не врежен, и царь бы тебя пожаловал, и был бы тебе великий подарок, и воздал бы тебе великую честь. А нынеча ты меня разбудил, и ты от меня не можешь жив быти: живого мне тебя отпустити — и мне честь свою потеряти". Вслед за тем происходит бой, и Уруслан побеждает. Ничего нет обыкновеннее, как эти пограничные стражи в восточных легендах и песнях. Они стерегут не только самое царство и людей его, но и стада царские. Один из таких стражей, Кызил-Тас, — в песне шоров, живущих на реке Томи, — 160 лет оберегает царство своего хана, и ни один богатырь не может проехать мимо него: он всех побеждает. Наконец он приходит к ханше Алтын-Арыг и возвещает, что через три дня явится Кырчаган-Хан сватать её для себя и взять всё её имущество. Он, Кызил-Тас, будет побеждён, и потому он просит раньше смерти поесть — вот уже 160 лет, как он ничего не ел (Radloff, Proben der Yolkslitt, der tiirk. Stamme Slid Sibir., I, B88-389). В поэме "Богдо Гессер-Хан" герой спрашивает верблюжьего пастуха, как ему найти замок великана, и тот ему рассказывает о пограничных стражах: "Этот замок недалеко отсюда; на Белой небесной горе поставлена стража из божьих детей; потом на Жёлтой и всемирной горе поставлена стража из человеческих детей, а ещё далее, на нашей Чёрной горе, великанской горе, стоят стражами великанские дети (Schmidt. Borga Gessel-Chan, 134). В одной песне минусинских татар дева Алтын-Арег, спасаясь от преследования, попадает на высокую гору, служащую межой двух сопредельных стран; "На горе стоят два богатыря, поставленные Куаем (Богом), чтоб держать стражу на горе. Никто не смел переступить эту межу" (Schiefner. Heldensagen der minuss. Tataren, 319). В другой песне волшебник Баламон, отпуская на подвиг богатыря Аг-Ая, говорит ему: "Ты пойдёшь к Белому морю, где земле конец; дальше нельзя ехать на коне. На другом берегу моря стоит голый утёс, куда дорога только и идёт оврагом. У оврага стоят на страже двое из самых крепких богатырей: между ними ты должен пробраться. Если проедешь, не взглянув на них, они тебя не тронут; а взглянешь на них — умрёшь. Если ж счастливо тут проберёшься, то доедешь до Сор-Хана без всякой помехи" (там же, 85–86).

Всё это вместе — целые эпизоды и отдельные характеристические подробности, которых нет в "Шах-Намэ".

Но что же наконец, какие выводы извлекаем мы из всего этого сравнения сказки об Уруслане Залазаревиче с разными произведениями древней восточной поэзии? Они следующие: наша богатырская сказка об Еруслане Лазаревиче происхождения не русского; она ведёт своё начало с Востока, но вышла не из сказок, а из поэм, легенд, песен и сказаний древнейшего Востока. Нельзя указать, по крайней мере теперь, одного отдельного произведения, откуда она была бы переведена или заимствована: она имеет многочисленные пункты ближайшего сходства с весьма разнообразными произведениями восточной литературы и представляется, всего скорее, как бы народной компиляцией, в продолжение долгого времени сложившейся мозаикой из разнородных древних мотивов.

Заметим себе эти выводы: они нам понадобятся, когда пойдёт речь о выводах, представляемых изучением древнерусских богатырских песен.

II СКАЗКА О ЖАР-ПТИЦЕ

Мы рассмотрели русскую сказку, не имеющую ничего себе параллельного между всеми произведениями народной словесности на Западе. Теперь, в противоположность ей, возьмём другую сказку, которая столько же распространена у западных народов, сколько и у нас, и посмотрим, к каким она приведёт нас результатам.

Главные черты этой сказки следующие: у царя Выслава всякую ночь пропадает из сада по золотому яблоку с его любимой чудной яблони. Он призывает трёх сыновей своих и обещает отдать полцарства своего тому из них, кто усторожит и поймает вора. Двое старших царевичей берутся за это, но они только понапрасну хватаются. Став на караул в саду, каждый из них засыпает во время первых двух ночей и ничего не в состоянии узнать. Тогда берётся за это дело младший, третий сын, Иван-царевич, он-то и имеет успех. Выйдя сторожить вора в свою очередь, на третью ночь, он уже не засыпает, бодро сторожит неизвестного врага, и скоро оказывается ясно, кто это такой. Прилетает Жар-Птица и садится на дерево клевать золотые яблоки. Тут Иван-царевич хватает Жар-Птицу за хвост, она вырывается и улетает, оставляя у него в руках одно перо своё: перо это было волшебное, оно испускало из себя такой свет, что освещало весь тёмный сад. Но царю Выславу того мало, что у него с этих пор не пропадают больше яблоки, ему мало и чудного пера Жар-Птицы: он непременно хочет, чтоб ему добыли ту самую птицу, из чьего хвоста у него есть перо, — и вот все три сына отправляются на поиски, но младший с трудом выпрашивает на то позволение отца, а старшие двое царевичей наполнены ненависти к более удачливому младшему брату своему. Начинаются путевые похождения, и вся удача на стороне младшего, третьего брата, Ивана-царевича. Прежде всего на дороге ему является Серый волк, который сначала разрывает на части его коня, но потом, сжалившись, становится ему самым верным помощником, подаёт советы, как совершать подвиги, и сам переносит его на своей спине с быстротой молнии из одного места в другое. Прежде всего волк привозит Ивана-царевича в царство царя Далмата, у которого в золотой клетке сидит Жар-Птица. Иван-царевич беспрепятственно похищает её ночью, готов уже воротиться к отцу, но ему приходит в голову захватить с собою и золотую клетку Жар-Птицы, что именно ему запрещено волком: едва он до неё дотронулся, как вдруг поднимается стук и гром, звенят невидимые струны,