весь личный состав Вооруженных Сил. И, кроме того, родственники, в отличие от нас с тобой, могли знать или хотя бы предполагать, где он прячется.

Быков задумчиво покивал, соглашаясь.

– Странно, – сказал он. – Что-то в последнее время педофилы к нам зачастили, и все – вперед ногами. Давеча Серебряков, теперь этот… Мор какой-то на них напал, что ли?

– Думаешь, серия? – заинтересовался Кузнецов.

– Типун тебе на язык! Какая серия? Один повесился – скорее всего, сам, другого силком на кол посадили… Где тут серия? Ты же грамотный мужик, прокуратура! Должен знать, что серия – это, в первую голову, почерк. Одинаковый! А тут – в огороде лебеда, а в Киеве дядька… В городе каждый день так или иначе погибает насильственной смертью несколько человек, находящихся в состоянии алкогольного опьянения, так это что, по-твоему – маньяк из общества трезвости на них охотится?

– Не вижу ярко выраженного сходства, – заметил Андрей.

– А оно есть, – заявил Быков. – Что алкаши, что эти педофилы – группа риска. Одни все время ищут приключений на свою голову, вторые – тоже, только другим способом и на другое место. Ищут и находят, а ты – серия… Хотя, конечно, странно, почему до сих пор не объявился маньяк, специализирующийся на педофилах. Казалось бы, кого еще убивать, если не их?

Кузнецов промолчал, глядя вслед удаляющемуся санитарному микроавтобусу, который как раз сворачивал за угол.

– А с другой стороны, ничего странного, – возразил сам себе Быков, на которого отчего-то вдруг напала разговорчивость. – Маньяк-педофил, насилующий и убивающий детей – самое обыкновенное дело. Потому что сильные, ловкие и умные маньяки бывают только в кино. А настоящий маньяк – существо ущербное, с комплексами, он убивает, чтобы самоутвердиться, доказать, что он круче всех. Убивает не кого попало, а тех, кто заведомо слабее него. Лондонский Джек Потрошитель охотился на проституток, Чекатило и битцевский маньяк – на женщин и подростков… Ты этого Панарина видал? Ручищи, как лопаты, подковы, наверное, гнул. На таком как раз самоутвердишься – где сядешь, там и слезешь… Да и вообще, маньяки мужиков не трогают, боятся: а вдруг отдача замучает?

Андрей Кузнецов подавил зевок. Заметив это, Быков оборвал лекцию о маньяках.

– Сезонное обострение, – подождав и убедившись, что продолжения не последует, напомнил Андрей. – И не у кого попало, как ты выражаешься, а у какого-нибудь контуженого ветерана Афганистана или Чечни. У бывшего десантника или спецназовца, думаю, хватило бы сил скрутить хоть пару таких Панариных. Надо бы проверить, нет ли подходящего человека в этом поселке или в близлежащих деревнях. Может, кто-то увидел его портрет по телевизору или на стенде и узнал, несмотря на отсутствие бороды. Пружинка в голове соскочила, и готов покойник…

– Проверим, – без особого энтузиазма согласился Быков. – Хотя я бы лучше поработал с его бывшим зятем.

– Это обязательно, – кивнул Андрей. – И с зятем, и с дочерью, и вообще с кругом знакомых… Может, его убили из-за денег, а обставили все так, чтобы походило на месть.

– Тоже вариант, – согласился Быков. – А котелок у тебя ничего, варит, хоть ты и прокуратура!

…Андрей усмехнулся, вспомнив этот сомнительный комплимент, который, будучи произнесен опытным сыщиком, стоил дороже самых восторженных дифирамбов. «Не надо делать мне дифирамбы», – бывало, говорил недавно ушедший на пенсию окружной прокурор, и ни у кого из подчиненных так никогда и не хватило духу его поправить, указав на то, что дифирамбы не делают, а поют…

Он проверил, заперты ли двери сзади и справа, положил на колени шуршащий пакет с купленной по дороге едой (в холодильнике было хоть шаром покати, а в животе всю дорогу, соперничая со звуком двигателя и городскими шумами, раздавалось голодное урчание) и уже взялся за дверную ручку, намереваясь, наконец, выбраться из машины, и тут в кармане, негромко, басовито жужжа, завибрировал один из двух его мобильных телефонов.

«Кажется, отдохнул», – с грустью подумал Андрей, глядя на осветившийся дисплей, где вместо длинного ряда цифр красовалась четкая, черным по белому, надпись: «Номер не определен». Впрочем, надежда на то, что звонок является ошибочным или касается какой-нибудь не требующей присутствия следователя Кузнецова где-то в другом месте пустяковины, все еще оставалась, и, подавив вздох, он ответил на вызов.

Глава 6

На верхней площадке строящегося высотного здания в этот поздний час было пустынно, холодно и неуютно. Площадка располагалась на уровне тридцатого этажа, и легкий майский ветерок, которым весь день тянуло с юго-востока, здесь, на без малого стометровой высоте, уже не был таким теплым и ласковым, как внизу, в паре метров от разогретого дневным солнцем асфальта. Он налетал порывами, словно норовя сбросить с верхотуры все, что было плохо закреплено, чтобы затем вволю порезвиться, гоняя пыль по голому сухому бетону; он рвал с плеч одежду, сердито трепал волосы, хлестал по щекам, высекая из глаз слезы, и, подкравшись сзади, неожиданно и сильно толкал в спину мягким кулаком, предлагая отправиться в короткий, но незабываемый полет по вертикали.

Укрепленные на невидимых стальных штангах галогенные прожекторы сияли во мраке над головой созвездием ослепительно ярких лун, гася звезды и заливая беспощадным, как в операционной, режущим светом утыканное бетонными колоннами, ощетинившееся рыжей от ржавчины арматурой пространство стройплощадки. Тут и там виднелись штабели кирпича, газосиликатных блоков и мешков с цементом, пучки длинной арматуры и груды пустых деревянных поддонов. Возле железного контейнера, где строители хранили инструменты, возвышался заляпанный цементом оранжевый грушевидный корпус бетономешалки, по полу змеились толстые силовые кабели в черной изоляции. Забытая кем-то на штабеле кирпича белая строительная каска, постукивая, раскачивалась на ветру, как пустое кресло-качалка, и этот печальный звук странно гармонировал со свистом и завываниями ветра, заблудившегося, как в дремучем лесу, среди опорных колонн каркаса будущего небоскреба.

Метрах в трех от края площадки стояла электрическая лебедка, трос которой был перекинут через укрепленный на выступающей в пустоту стальной поперечной балке блок. К тросу рядом с крюком была привязана прочная, захватанная грязными рукавицами нейлоновая веревка. Лебедка была слабенькая, выполняла сугубо вспомогательные функции и служила для подъема с нижних этажей сюда, на верхотуру, мелких грузов – нескольких мешков цемента, охапки арматурных прутьев или стопки деревянных щитов для опалубки. Веревкой же, которая, как по заказу, была привязана к стальному тросу, рабочие-таджики придерживали и направляли груз, который в противном случае мог превратиться в неуправляемый,