ухмыльнулась. — И даже, если у него не получалось, а он в этом был хорош. Даже не знаю на что все велись. Но он был красивым. Красивым и гнилым. В общем, если не получалось — он всё равно говорил, что получилось. И многие ему верили. И Ллойд, дурень, он психанул и поехал домой. У него был мотоцикл. Не знаю как тебе объяснить. Это очень быстрое средство передвижения. Быстрое и опасное. Тогда были дожди. И он был не виноват, но кого это волнует, если в результате аварии от него почти ничего не осталось?

Хэла помолчала и Рэтар решил, что она больше не может говорить. Ему и самому было тяжело её слушать. И причина была не в том, что половины слов он не понимал, смысл был понятен, а то, что она говорила наконец было так важно, потому что Хэла наверное никогда ничего такого больного не рассказывала, кроме своих воспоминаний об отце. Тяжело было, потому что, как он и предполагал, её боль ему была невыносима.

— Но знаешь, на похоронах, — Хэла всё же продолжила, — мне было всё равно на то, что там, в гробу. И когда распсиховавшийся Белый, открыл его, я не… мне было не до того. Потому что я была на похоронах с Джокером, Ильёй. И он очень любил Ллойда. Был ему благодарен. Потому что именно из-за вмешательства Ллойда в жизнь Юхи, у последнего всё изменилось и он получил шанс пойти другой дорогой. Он выбрался из дерьма, не сдох в подворотне с заточкой в ребрах или со шприцем в вене, как многие его одноклассники, знакомые по двору.

И Хэла нахмурилась.

— И потому он… — она запнулась, прикусила губу. — Джокер был зубастым, как вы. Служил, воевал. Он мог убить. Действительно. И он хотел убить Белого. И я в тот момент, я просто держала его за рукав пиджака и молилась, чтобы он не сорвался. Это вообще очень смешно, если подумать. Но он сдержался. А горе накрыло меня намного позднее. Ллойд оставил мне свою скрипку. И вот когда я её получила, после его смерти — тогда накрыло.

— Хэла… — прошептал он и на глаза ей навернулись слёзы, но она сдержалась.

— Знаешь, я не должна была с ней так, — вздохнула она, утирая слёзы. — С Миленой. Но…

— Не надо, — остановил Хэлу Рэтар. — Я же сказал, ты была права в том, о чём говорила Роару. Милена не твоя проблема. То, что в ней просыпается сила. То, что она так мало была в белой комнате. То, что она попала сюда, после того как похоронила своего отца. Это всё… я упустил. Я, не ты. И я попробую ей помочь, но…

— Смотрите, достопочтенный феран, — и ведьма снова совершенно неожиданно для него изменила своё настроение, покачала головой и повела бровью, — усложните геометрическую фигуру.

— Что? — спросил Рэтар, но от изменения её настроения стало намного легче.

— Был треугольник, — она хихикнула, — Милена — Роар — Элгор, а ты сделаешь квадрат, где станешь четвертым углом.

— Хэла, — феран недоумевал, — ты что вообще…

— Она от тебя в восторге, — улыбнулась ведьма, а Рэтар нахмурился. — Она у меня сегодня прощения просила за то, что в лесу с тобой обнималась.

— Что? — выдохнул он.

— И я вот весь день хожу и думаю — мне начинать ревновать и, если да, то на кого мне злиться? — ведьма приподняла вопросительно бровь и, боги, сколько в ней было озорства.

— Несносная ты моя ведьма, Хэла, — покачал головой феран, ухмыляясь.

— Нет, — она соскочила со своего места и Рэтар не успел поймать её за юбку платья. — Нечего тут мне зубы заговаривать и улыбаться, пытаясь сбить с толку. Я в ревности страшная жуть, я ж не зря чёрная, помнишь? Ух… тебе не повезёт…

— Правда? — спросил он, перенимая её игру.

— Да, — повела головой Хэла.

— Иди сюда, — позвал феран шёпотом.

— Нет, не пойду.

— Хэла, я тебя поймаю, — покачал головой Рэтар.

— Что мне тебе наговорить? — улыбнулась она переплетая пальцы.

— Хэла, — ему безумно захотелось её к себе прижать.

— Чтоб неповадно было вместо меня кого-то ещё обнимать, — она стала двигаться в сторону входа в крытую часть башни, где была небольшая площадка и лестница вниз.

— Хэла, — рыкнул Рэтар.

Она прищурила глаз, юбка взметнулась, но убежать от него конечно не успела.

— Не смей меня ревновать, — прошептал он, когда поймал и притянул к себе.

— Почему? — спросила ведьма хрипло, голос изменился, стал таким, перед которым он не умел устоять. — Тебе можно, а мне нельзя?

Рэтар развернул её к себе лицом, прижал спиной к перилам лестницы.

Здесь было светло от магических сфер и было отчётливо видно лицо Хэлы. Были видны её потемневшие от возбуждения глаза, румянец на щеках. Дыхание стало тяжёлым. Её руки держали его за рукава рубахи, пальцы были ледяными и он чувствовал этот холод через ткань.

Как же эта женщина выводила его из равновесия.

— Я не знаю, что мне с тобой делать, Хэла, — проговорил он едва слышно, и она склонила голову набок, этот её выводящий его из себя жест. Он видел как на участке шеи, который ему сейчас был открыт бьётся вена. — Ты делаешь меня безумным, больным, но я не хочу другого… не хочу…

— Почему ты не веришь, что я тоже безумна, когда чувствую тебя, когда смотрю в твои глаза, когда ты меня обнимаешь или целуешь? — Хэла положила руки ему на грудь и они стали преградой между их телами. Горько усмехнулась. — Да тебе и делать этого не надо, потому что одного твоего взгляда достаточно, чтобы я захотела умереть, лишь бы не быть от тебя так далеко, даже если это всего лишь на расстоянии вытянутой руки.

— Хэла, — внутри была такая невыносимая боль, потому что он сам не понимал, что ж такое… — Иногда мне просто страшно прикасаться к тебе. Я схожу с ума, когда смотрю в твои глаза, твоё лицо. Ни одна женщина настолько сильно не выворачивала меня, ни с одной у меня не было таких страшных мыслей. Но ты… Я никогда никого не хотел удушить, а тебя хочу.

Рука Рэтара легла на шею Хэлы и она закрыла глаза, замерла словно ожидая, что он исполнит то о чём говорит. И то, что она хотела, чтобы он сделал тогда, когда она пела ему песню открыто, не отрывая взгляда, раздувая огонь так, что самому становилось не по себе и контроль становился пустым звуком.

— Я хочу сжать твою шею, хочу слышать твой хрип, хочу чувствовать как под