Признаюсь, я не люблю готовить. И дело тут не в таланте или его отсутствии, просто я всегда думаю, что есть дела и поинтересней, чем кромсать продукты на столешнице формата А4 или помешивать варево на двух моих электрических конфорках. Я готовлю только для Тары из материнского инстинкта и предпочитаю проводить время, сэкономленное на готовке, за болтовней с друзьями или в объятиях возлюбленного.

В бистро я тихонько перемешиваю в чашке остатки порошкового шоколада и потихоньку слежу за довольно молодым человеком и высокой стройной женщиной неподалеку от него. Они стоят за стойкой и с утра пораньше уже попивают белое вино и кир. Мужчина громко и немного натужно отрывисто смеется, его спутница молчаливей, ее голова опущена, под глазами лежат широкие тени, вокруг губ – глубокие складки, ее рука дрожит, удерживая бокал возле рта. Она не выпускает его – как испуганный ребенок руку взрослого.

Наконец Пикар открывается, и я могу наконец закупить все необходимое для сегодняшнего ужина со Стивеном. Я спрашиваю про подборку месяца, позволяющую мне обновлять меню, и тороплюсь, чтобы поскорее удрать из этого ряда морозильников, которые без конца открывают и закрывают.

Звонок извещает меня о том, что внизу под домом уже ждет посыльный из издательства с мешком почты. Сердце сжимается.

Все тот же мускулистый красавец встречает меня перед дверью подъезда широкой белозубой улыбкой. От этого человека исходит простая мужественность и такая доброжелательность, что при других обстоятельствах я точно предложила бы ему зайти на чашечку кофе, колы или на поцелуй, но, когда во мне любовь, я верна, слепа и монополизирована.

Я смотрю на холщовый мешок – на этот раз он тоньше. В нем почта за два месяца. Теперь у нас март, книга вышла в сентябре. Спад почты нормален.

– Вы побили рекорд, вы смогли все прочитать? – спрашивает рассыльный Аполлон, который явно не прочь поболтать.

– Конечно, и даже ответы написала, я почти закончила, ушла уйма времени, пришлось переделать кучу писем, я их бросила в ящик, забыв наклеить марки…

– Вот косяк!

– Да полная фигня, наверное, переволновалась… Ну, счастливо! До встречи через месяц?

Едва за ним закрывается дверь, я не могу сдержаться. Разом выворачиваю на пол содержимое мешка и нервно разравниваю письма – сколько их тут, сотня или две? Теперь техника анализа наработана. Равномерным круговым движением руки разглаживаю слой писем, как разглаживала в детстве складчатый песок на бретонском пляже, раскладываю их вокруг себя.

Проверяю второй раз – стаффордской бумаги нет.

Улыбаюсь собственному разочарованию. Снова беру те два письма и неизвестно в который раз перечитываю их: «У моей жены было золотое сердце… мне так больно в разлуке с тобой… я не решаюсь пойти за тобой следом…» У меня ощущение, что незнакомец больше мне не напишет. Необоримая грусть возникает во мне. Какой абсурд. Это не я плачу по этому незнакомцу, так не может быть. Я ложусь, успокаиваюсь, вытираю глаза рукавом и повторяю как заведенная:

Как только я увидела его в дверном проеме, сердце сжалось. Стивен пришел.

Он, как всегда, пунктуален. Я кладу голову ему на грудь, я хочу почувствовать его близко-близко, почувствовать его запах, у меня зависимость. Я обхватываю его спину руками и ощущаю, что они дрожат, как у женщины сегодня утром в бистро.

От пуловера Стивена еще пахнет его парфюмом – легким, цитрусовым, выветрившимся за день.

– Что с тобой? – спрашивает он, немного удивленный моей позой.

– Ничего… Просто рада тебя видеть… Я купила великолепное вино, гравское [15] , ты пробовал? И пирог из слоеного теста у Пикара. Налить тебе бокал? У меня не получилось открыть бутылку. Чем лучше вино, тем крепче сидит пробка, ты заметил?

Стивен дегустирует – набожно и немного смущенно, это дорогое марочное вино Шато О'Брион.

– Зачем, ты с ума сошла…

– Захотелось… Я попросила «лучшее в магазине»! Редкостное вино для редкостного мужчины, который редко появляется…

Стивен прерывает меня:

– Шучу!

Я напеваю: «Немного юмора и лукавства – вот жизнь Шарлотты!»

– Мой влюбленный виноторговец сделал мне большую скидку. Использую личный шарм…

– Не пей слишком много, – беспокоится Стивен.

Два бокала нектара, не больше, и жизнь снова в розовом цвете. За ужином Стивен между прочим просит меня вернуть ключи от своей квартиры. Ему они нужны на несколько дней, на время приезда его сестры из провинции. Я встаю из-за стола и сразу же вручаю ему ключи, чтобы точно не забыть и чтобы он не попросил их еще раз. Я ни о чем не спрашиваю. Стивен рассказывает мне, что он хорошо адаптировался к новой бригаде. Профессор, который руководит ею, человек обаятельный и очень опытный, и еще у него прекрасное чутье для диагностики сложных случаев.

Стивена удивляет роль интуиции в этой высокотехнологичной медицине. Слушая его, я понимаю, что мне с профессиональной точки зрения сказать вообще нечего, никакого такого животрепещущего проекта. Кроме дубляжа, мой телефонный обзвон ровно ничего не дал. Но сегодня мне плевать на это. Я в задумчивости… Внутри я спрашиваю Стивена: «А что, кроме работы? А как мы? Что станет с нашими спокойными отношениями? Какую частоту ты выберешь для наших будущих встреч? Станут ли они происходить все реже и реже?» Я когда-то посоветовала это одной подруге, которая не знала, как отделаться от навязчивого любовника, она боялась резкого разрыва. Я ей сказала: «Увеличивай промежутки между встречами, постепенно, незаметно, выигрывай день, потом два… приучай его к своему отсутствию, как отнимают от груди».

Что я могу сделать, чтобы сблизить нас, избежать этого мертвого спокойствия? Можно ли на самом деле удержать любовь? Я нервничаю.

Все эти вопросы роятся у меня в голове, и я не могу задать их, не принуждая Стивена к тому, чего он опасается в любовной связи, – к связанности, к необходимости что-то строить, говорить «мы», жить больше, чем в данный миг, больше, чем на время удовольствия. Он хочет остаться свободным, распоряжаться своим временем, чтобы строить карьеру и расти в своем ритме без помех и принуждений. Ему нужна, конечно, любовь, но, если надо выбирать, я знаю, что он выбрал бы свободу. Но какую свободу? Ту, что ведет к одиночеству? И потому я замалчиваю главное, что мучает меня, и предпочитаю избегать любой формы серьезного размышления. «Если слишком во все углубляться, можно не всплыть на поверхность!» – любила повторять моя учительница французского. Я выпиваю глоток великолепного вина и решаю быть сегодня веселой.

– Лимонный торт от Пикара был восхитителен, да? У меня просто талант размораживать, ты не находишь?

– Правда, ты хорошо размораживаешь…

Ангел пролетел. Стивен смотрит на меня и чуть улыбается, он размышляет о чем-то, уткнувшись подбородком в сжатый кулак. Я снова вспоминаю про свои открытия в Интернете и решаю завести настоящий разговор. Я ласково кладу руку на ладонь Стивена, которую он положил на стол, и нарушаю установившееся молчание вопросом в лоб: