– Дождалась, даже не верится, дождалась, – не смогла сдержать слез Валентина Даниловна, бережно перебирая вещи.

Лиза, естественно, ни за что бы не замотала ребенка в эту подаренную свекровью пеленку, но сложила все в пакет и поблагодарила.

– Пойдем погуляем, тебе гулять надо. Заодно в церковь зайдем, свечку надо поставить, – объявила Валентина Даниловна, почти с нежностью глядя на Лизу. – У тебя есть икона, которая беременных оберегает? Нет? Так надо купить обязательно. Ты ее и в роддом с собой возьмешь. Щас, говорят, все, что хочешь, в роддом можно взять, в наше время даже цепочку с крестиком снимать заставляли. Только кольцо обручальное разрешали оставить. Ну, пойдем потихоньку. Такой удачный день – соседка Светка говорила, что к нам в церковь паломница пришла. Вроде как старица. И ей можно вопрос задать. Светка обещала нам очередь занять. Я у нее спросить хочу, исполнится ли мое желание? Знаешь какое? Хочу, чтобы Ромка в нашей церкви венчался. Так я мечтаю о венчании. Печать в паспорте, конечно, хорошо, но лучше перед Богом мужем и женой стать.

Лиза отметила, что свекровь не уточнила – с кем именно должен был венчаться Рома. С Лизой или с другой женщиной?

– Пока идти будем, ты свой вопрос придумай. Там только один вопрос можно задать. И Светка говорит, что старица может не ответить, если ей вопрос не понравится. Ох, я что-то разволновалась, как курсистка-гимназистка.

Беременность не сделала Лизу сентиментальной, но ей было по-настоящему интересно – разглядывать наличники на окнах, занавески, украшавшие балконы. Она решила проверить догадку – во всех ли квартирах занавески висят наизнанку – правой стороной на улицу, а левой – в квартиру. Лиза невольно улыбнулась – про правую и левую стороны она услышала от Валентины Даниловны. Рома разулся, и оказалось, что правый носок он надел наизнанку.

– Когда Ромка маленький был, всегда носки у него на левую сторону были. Я выворачивала на правую, а у него опять на левую! – растрогалась свекровь.

Занавески висели на правую сторону к улице на всех балконах, обильно, плотно. По балконам можно было судить о достатке семьи – душные шторы соседствовали с пеленками, детскими одеялками еще советских времен, какие были в каждом детском саду – для девочек бордовые в клетку, для мальчиков – зеленые. Впрочем, на занавесках для балконов не экономили – это же лицо квартиры, выходящее на улицу. Лиза тогда еще спросила у Ромы, откуда взялась такая традиция. Тот пожал плечами – он и не замечал никогда этих занавесок. Висят и висят. Какая разница – на кухне или на балконе?

Но дело было не только в занавесках, но и в совершенно ином укладе жизни, другой, странной конфигурации устройства семейного быта и отношений. Походив по гостям, Лиза начала это понимать. В этом городке, где осталось здание старой музыкалки с колоннами, деревянные домики с бирюзовыми и розовыми ставнями, четырехэтажки, цеплявшиеся за жизнь, единственная девятиэтажка, которая не прижилась, но гордо торчала на пустыре, царил матриархат. Здесь всем управляли женщины – они лепили пельмени в кафе, как на собственной кухне, сидели за прилавками в магазинах, шли в церковь на встречу с мифической старицей, учили детей, управляли администрацией, клали плитку на подступах к местному Кремлю. Они принимали роды, провожали в последний путь, вешали занавески на балконах и клали паласы на кухнях. Они выбирали себе мужей, сожителей, спутников жизни. Мужчинам разрешалось водить автобусы, такси и считаться хозяином, например, художественной лавки. Но управляли всем все равно женщины. Они же шили для продажи кукол, вязали шали, клеили кофейные зерна на бутылки и решали, сколько будет стоить суп в обеденном меню в ресторане.

Лиза с Ромой и Валентиной Даниловной зашли на комплексный обед в ресторан, который сменил простую вывеску на вывеску с подсветкой – «Заокский». Валентина Даниловна расцеловалась с женщиной, выплывшей из недр кухни, как с родной, и представила Лизу. Женщина, увидев живот, поахала и выдала Лизе двойной комплексный обед – два супа, два вторых, два творожника и два киселя. И вернулась на кухню, откуда немедленно донеслись крики.

– Что ты там рисуешь? Я тебе нарисую сейчас! У себя на лбу нарисуй эти пятьдесят рублей! – кричала женщина. – Я сказала, пиши семьдесят!

– Что ты застыла? Ешь давай, – отвлекла Лизу свекровь. – Это Надежда орет. Поорет и перестанет. Ешь, не бойся. Еда тут нормальная стала. Как Надежда Толика с Анькой-шалавой зажопила, так сразу все хорошо-гладко стало. Она Толику так прикурить дала, что тот теперь козлом вокруг нее скачет. Я б его в ансамбль к себе взяла – ходит тихо, смотрит в сторону, даже дышит через раз, если Надежда разрешит. Не мужик, а красна девица. А Аньку безголосую Надежда выгнала. Анька так бежала-спотыкалась, роняя тапки. Ешь соляночку – Надежда солянку сама варит, никому не доверяет. Хорошая у нее солянка. Она ни колбасы, ни огурцов не жалеет.

У соседки Светки был гражданский муж, Стасик, лет на пятнадцать младше жены – молодой здоровый мужик, он жарил картошечку, выносил мусор, а Светка его понукала, что палас не пропылесосил. Выходил, здоровался, открывал бутылку вина и исчезал в комнате.

Первое и последнее слово здесь оставалось за женщинами. Они же и зарабатывали, кормили семью, рожали и воспитывали детей, тягали сумки с продуктами по лестницам без лифтов и делали ремонт по собственному вкусу и собственными силами. У Светки на кухне часть потолка была облицована пенопластовой плиткой, а часть, вокруг люстры, осталась голой – то ли материала не хватило, то ли рисунок не сошелся. Светка, заметив Лизин взгляд, охотно пояснила:

– Да я с краев начала клеить, а как до середины добралась, то руки не дошли – обрезать, подрезать, подравнивать. В ванной тоже начала и плюнула – от потолка до середины хватило, а на бортик нет. Надо бы дозаказать, доделать, летом, может, соберусь. Обоями водостойкими борта обклеила, нормально, мыться можно.

Мужчины не работали или делали вид, что работают. Они были домохозяевами и в любой момент могли потерять право на свой теплый диван. Такая ситуация вроде бы всех устраивала. Больше всего на свете эти сильные женщины мечтали не работать, но у кого-то была недостроена дача, у кого-то были дети, пусть уже и выросшие. Они, уже ставшие свекровями и тещами, считали своим долгом помогать детям, тянуть их, отдавать им всю зарплату. Даже если великовозрастные дочери сходили уже не единожды замуж, даже если сыновья бурно отметили тридцатилетний юбилей, их матери продолжали пихать им в карманы «денежку» и из последних сил тянуть жилы. Валентине Даниловне все завидовали – сын ей перечисляет на карточку раз в месяц. Вот оно счастье. Не надо убиваться. Но Валентина Даниловна все равно убивалась – устраивала фестивали, смотры самодеятельности, детские утренники и конкурсы талантов городского значения. Она ходила на работу к девяти и высиживала до шести. Каждый день.

– Да Ромка мне давно говорит, чтобы я на полставки ушла. Но я не могу. Привыкла. А если у него проблемы какие начнутся? К кому он кинется? К матери. Пусть хоть обо мне не волнуется. Я себе на хлеб заработаю. Вот он мне денежку пришлет, я ее отложу, а весной семена куплю. Хорошие куплю, самые дорогие. Георгины посажу, редисочку, морковку, зеленушечку, помидорок. А осенью банки закрою, – ворковала Валентина Даниловна соседке Светке – та руководила укладкой плитки и кормила не только молодого мужа, но и «отвечала» за двоих внуков от сына. А сейчас еще дочка должна родить… Светка надевала красный балахон и в шесть утра была на стройплощадке, где орала до хрипа, ковырялась в бумагах, выгадывая, что можно списать, что отхватить и положить себе в карман. Не потому что жадная, а потому что дети и внуки, и всех надо кормить, всем помогать. Не для себя же берет, а на детей. А то, что на детей, – кражей не считается. Валентина Даниловна, работая в администрации города, прекрасно знала о списаниях, но закрывала на это глаза. Со Светкой они давно соседки, еще со старого дома. И когда Валя дом подожгла, Светка первая горланить начала про проводку, про несчастный случай, про то, что, слава богу, дети не сгорели. А потом еще вопила у следователя да во всех инстанциях, чтоб им жилье побыстрее дали. Они тогда хорошо вместе сработали – Валя руками, а Светка языком. Квартиры получили. Светка аж двухкомнатную выбила, у нее-то двое детей было, да еще разнополые, которым положено в разных комнатах жить. И что? После этого Валентина Даниловна будет у Светки плитку считать?