«Что же будет, что же будет, Господи Всемогущий, – огорчалась сеньора Ракель-Дездемона. – Если и Люксембург отделится от Руссии – это конец! Все развалится! А ведь только в Руссии, я знаю, умеют лечить подагру». И она заглядывала в глаза Цезарю Трюхо, ведущему радиостанции «Любезный тибурон». Конечно, он знал больше других, это проступало на его лице, хоть и сдержанно, так я сейчас думаю. Цезарь Трюхо вообще помалкивал, наговорившись в эфире, но с таким видом, будто отсчитывал секунды до атомного взрыва, который пожрет, как акула, наш маленький остров Чаак.

Такого я не помнил с тех пор, когда поссорились Хосе Эсталин Крусчев с президентом гринго из-за Кубы.

– Лучше сказать, сейчас мы совсем о другом. Сеньора Ракель-Дездемона Горбач уехала-таки со своей подагрой лечиться, не знаю, куда именно. И вот она сдала свою виллу «Могила улитки» одной гринге, сеньорите Лиз из штата Огайо, – голос дона Томаса поплыл – то ли в сторону, то ли в глубь ствола, – замещаясь чьим-то другим, позвончей и поразвязней. – Представьте, у сеньориты Лиз было белое миловидное личико – «уна буэна пальма бланка», как говорят на этом острове, – и золотые локоны, будто она сошла с витрины ювелирного магазина, что по набережной Моргана.

В это трудно поверить, но сеньорита Лиз тоже имела предков из России. Ее прадед воевал с японцами в начале прошлого века. Потом они жили в Китае. А сама Лиз уже родилась в Огайо. Хотя она знала некоторые русские слова. Вот, например, «бисьдэтц», что означает – конец всему. Или «эспосибо», то есть спаси тебя Бог.

Однажды в своем штате Огайо сеньорита Лиз прочитала книгу «Приключения на Юкатане», которую написал известный путешественник профессор Стефенсон. В 1832 году он исколесил полуостров, собрав множество ценностей индейцев майя. Заезжал и на остров Чаак, но тут его закусали москиты, напугали оселотли, мяукавшие вокруг лагеря, и три одичавшие кобылы. На другой день профессор отчалил, не сказав об острове доброго слова.

Потом в городе Нуэва-Йорк мистер Стефенсон открыл огромный музей всего того, что вывез из нашей сельвы. Он так писал в книге – мол, у нас все разрушается и пропадает, и нет интереса к древней цивилизации майя, которую, по его мнению, в самом расцвете уничтожили испанские конкистадоры. В общем, наши до сих пор обижены на мистера Стефенсона за его предвзятость и высокомерие. Да это и вышло ему боком – года не минуло после открытия, как музей в Нуэва-Йорке совершенно выгорел. Понятно, что боги майя хотят тихо разрушаться и пропадать у себя на родине, в юкатанской сельве. Ход здешнего времени особенный, его не удержать в иностранных музейных стенах.

Но вот что придумала сеньорита Лиз, прочитав Стефенсона. Она решила изучить индейцев майя на острове Чаак и написать большую книгу как продолжение «Приключений на Юкатане», только сто семьдесят лет спустя. У нее и название уже было – «Приключения на таинственном острове Чаак, или жизнь и обычаи современных майя».

Когда сеньорита Лиз договаривалась с сеньорой Ракель-Дездемоной Горбач о цене за виллу «Могила улитки», которая особенно понравилась ей архитектурой, напоминавшей древние пирамиды майя, к ним подошел Карлос Хосе Абрахам, спросить, достаточно ли звезд на потолке. Так они, Лиз и Карлос, впервые увидели друг друга, и что-то, так я сейчас думаю, уже дрогнуло, то есть тронуло сердце сеньориты из штата Огайо.

Карлос, испачканный берлинской лазурью, в красной пиратской косынке на черных волосах, убранных в длинный хвост, очень напоминал индейца из американского вестерна и в то же время оселотля, священное животное майя – дикого кота, с чуть коротковатыми лапами и чуть великоватой, но прекрасной многопородистой головой.

А сеньорита Лиз вообще была переполнена жалостью и состраданием к индейцам. Из книги Стефенсона она хорошо помнила, как те носили белого гринго в кресле с пологом от москитов многие мили по каменистым дорогам, раскаленным солнцем, как прорубали мачете тропинки в сельве и корчевали деревья для лучшего обзора пирамид, как принимали в бедных пальмовых чосах, делясь последней водой и куском кукурузной лепешки. «Какое свинство, – думала Лиз, – позволять таскать себя, как падишаха, только потому, что устал от верховой езды, и тут же рассуждать о великой цивилизации». Она бы этого никогда не допустила, даже сто семьдесят лет назад.

Карлос пригласил сеньориту Лиз на свою ночную выставку под открытым небом, на крохотный островок Страсти, что у южной оконечности острова Чаак. Впрочем, он не показался Лиз таким уж крохотным. Хотелось бы сложить здесь хижину и прожить до глубокой старости. Страсти – старости… Как это неожиданно близко, если по-русски, а на других языках – ничего общего.

По острову Страсти гуляли карликовые ласковые мапаче с поперечнополосатыми хвостами и барсуки-техоны, спали уже павлины на ветвях дерева сейба и розовые фламинго в мелкой лагуне, а в центре торчал огромный белый маяк и рядом развалины индейской арочной постройки, служившие маяком тысячу лет назад.

Картины Карлоса лежали на песке, освещенные факелами, которые порой роняли огненные беззвучные капли. Картины были на одну тему – страсть. Лучше сказать, Страсть № 1, Страсть № 2 и так далее. На всех обнаженные – в слиянии или разрыве. А на Страсти № 17 что-то красное, вырываясь из черного, проникало в зеленое. Около этой песок был истоптан куда более чем у остальных.

Легкие волны почти доставали холсты и поднимали их цвет соленой росой. Был коктейль из большого глиняного котла, где намешали ром с фруктами. Его разливали половником по морским раковинам. Мучачос играли индейские мелодии на бамбуковых дудочках-пито и на кокосах с тремя дырками. А Карлос, почти голый, с перьями птицы гуакамоле в распущенных волосах, плясал танец Чилам-Билам, рассказывающий о колдунье, которая возвращает утраченную любовь. Он изображал и саму колдунью и священного кота оселотля, пожирающего сердце неверной, и даже сердце, его последние трепыхания.

И вот что произошло, когда танец уже заканчивался. Случилось то, что одна из картин, именно Страсть № 17, вспыхнула. Кто-то бросился тушить, но Карлос остановил. Полыхая и корежась, Страсть № 17 приподнялась с песка, и было видно, как красное тело, наконец, вырвалось из черного и слилось с зеленым. На островок Страсти пала тишина, возможная только при истинном акте сотворения.

Один престарелый гринго, из приглашенных, в шортах и на голубом протезе, вмешался вспышкой фотокамеры, а затем, поторговавшись, выписал Карлосу чек на тысячу – за пепел Страсти № 17. Одна хапонеса из Японии выловила Страсть № 4, уносимую приливом, и отдала за нее на сто больше, чем просил Карлос. Он блаженствовал, как ребенок в новых башмаках. Из двадцати пяти Страстей разошлись девятнадцать. Сеньорита Лиз хотела купить двадцатую для ровного счета, но Карлос, увлекая ее к останкам древнего маяка отговорил: «Эта страсть и все мои страсти – принадлежат тебе. Я не таков, чтобы брать за них деньги».

У сеньориты Лиз кружилась голова – от рома, зацветшего фруктами, от сейбы в павлинах, от карминовой фрамбуйяны и лиловой хаккаранды, от полосато-стоячих хвостов мапаче и от индейских руин, где, казалось, уже горел огонь, указывая дрогу кораблям майя. Но более кружилась от Карлоса Хосе Абрахама по фамилии Чиатуте. Они глядели на темное в ночи, но с внутренней бирюзой море, и Карлос объяснял, что Чиатуте – это богиня майя, дающая легкую смерть при родах, и нашептывал легенду о поцелуе.