Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ребята молча работали, пока где-то около семи утра двор не начал проявлять первые признаки пробуждения и повседневная жизнь не начала теснить сюрреалистический поморок. Слева на втором этаже настырной трелью залился будильник, в другой квартире с полуслова бодро залопотал диктор, напротив, щурясь на небо, высунулся в окно третьего этажа толстый лысый мужик в белой майке. Они сложили этюдники и по просыпающемуся городу пошли к Крупину, жившему неподалеку, на углу улиц Маяковского и Некрасова. И только спустя много лет Камов понял, что в те утренние часы ему была дарована возможность на мгновение заглянуть в Рай, Рай, по которому он с тех пор тосковал и в который пытался вернуться, нанося на бумагу стремительные линии, из которых складывались дома, трубы, деревья, люди…
* * *
Путь художника Камова пролегал далеко в стороне от тропинок, по которым блуждал художник Каминка, и нигде с ними не пересекался, поэтому отреагировать на увиденное было ему непросто. В принципе, когда Камов не хотел обижать человека резкой критикой, на которую был большой мастер, он пользовался приемом, найденным им много лет назад, в середине семидесятых, когда Леша Бурундуков, умница, славный парень, но никакой художник (в девяностых он перешел на концепт и сделал в Петербурге замечательную карьеру), позвал несколько коллег на предварительный просмотр своей домашней выставки иллюстраций к «Мастеру и Маргарите». Существуют книги, иллюстраций к которым попросту не следует делать, ибо они обречены на пошлость и дурновкусицу. Поскольку эти два качества и без того определяли суть Лешиного творчества, то выставленная им серия «Мастер и Маргарита» являла собой пример образцового китча. Художники молча разглядывали работы, молчание это становилось все тяжелее, и Леша, поначалу оживленно щебетавший, обескураженно замолк тоже. Художник Камов врать не умел, не любил и не хотел. Меж тем было очевидно, что Бурундуков ждет реакции, и тогда на него снизошло озарение.
– Из всех твоих работ, Леша, мне, пожалуй, ближе всего вот эта…
И художник Камов принялся аргументированно объяснять Бурундукову, почему именно она. А поскольку всегда есть что-то ближе, а что-то дальше, и поскольку качества работ Камов не касался, то говорил он совершенно искренне, а потому убедительно. Бурундуков просиял, а остальные, подхватив счастливый ход, принялись галдеть:
– А мне ближе это, а мне – это. – Короче, положение было спасено.
Но сейчас ситуация была другой, и художник Камов, прочистив горло, сказал:
– Значит, так, Сашок. То, что ты делаешь, ты делаешь хорошо, тонко, умно, изящно. И все же из всех этих работ ближе всего…
Художник Каминка слушал его вполуха. С самого утра лишь одна мысль стучалась в его пустой, тяжелой со вчерашнего застолья голове. Завтра истекал срок подачи заявок на выставку «Пустота и Ничто». Что делать и как быть, он себе не представлял. Не выставлять же собственную голову, а, в сущности, почему бы и нет?..
– Сашок, ты ведь меня не слушаешь? – сказал удивленный художник Камов. – Что-нибудь не так?
Художник Каминка очнулся, шевельнул бровями и обреченно признался:
– Очень не так.
Через десять минут они сидели в тихой прохладе интернет-кафе на улице Хавацелет. Камов внимательно, не перебивая, выслушал сбивчивый рассказ Каминки и, когда тот закончил, сказал:
– Пустое, не кручинься, Сашок. Это дело раскрутить пара пустяков. Как, говоришь, выставка называется?
– Пустота и Ничто, – тупо сказал Каминка.
– Ага, – сказал Камов, – хорошее название. Сюда много чего впихнуть можно. Ручка у тебя есть?
Каминка попросил официантку принести авторучку.
– Отлично. – Камов пододвинул к себе салфетку. – А теперь признавайся, кто у вас тут на слуху?
– Не понял?
– Что не понял? Деррида, Локан, эти всюду, кто еще?
– Левинас? – робко предположил Каминка.
– Не слышал. Но неважно. Для этого Интернет есть. Левинас, говоришь, а кто еще?
Через пять минут, составив список, Камов сказал:
– А теперь скажи, только без дураков, и думай хорошенько, от этого все зависит: каким должен быть ваш образцово-показательный израильский художник?
– Ну, – задумался художник Каминка, – он должен быть концептуалист, видеоартист.
– Видео не успеем, – сказал художник Камов, – видео не пойдет. Еще?
– Ну, хорошо говорить должен, быть политически активным антисионистом, ругать Израиль, хвалить палестинцев, должен употреблять правильные слова…
Закончив опрос, Камов сказал:
– Господи! Всюду, во всем мире, одно и то же, будто и не уезжал никуда… Ладно, Сашок. Ты без меня тут не напивайся. – И сел к компьютеру.
Через четыре часа он разогнулся:
– Какой у тебя адрес? Распечатывать здесь будем или дома?
Через час, бегая по комнате, художник Каминка, задыхаясь от возмущения, кричал:
– Ты сошел с ума! Это же форменное издевательство! Ты хочешь, чтобы меня завтра с работы уволили? Господи, что ты тут навалял? Какой такой Макенна, это кто?
– Некто, – важно сказал художник Камов. – Думаю, что я его придумал или стащил у Секацкого – ты не знаешь, а меж тем дельный питерский философ, а может, и застряло откуда-нибудь.
– Застряло! – Художник Каминка схватился за сердце. – А пелевинский текст ты зачем Витгенштейну приписал? А это что: «Витгенштейн в беседе с Полем Кремье»? Да ты знаешь, что Кремье помер, когда Витгенштейн в штаны писал? Какая беседа? И вообще, откуда ты его взял, он к философии вообще никакого отношения не имеет!
– Мы утром улицу проезжали. Я запомнил Paul Cremier street. Раз я запомнил, значит, и другие помнят.
– Так это еще хуже! – возопил Каминка. – А это что: «Три крыла человекобога»! По-твоему, Ницше мог сказать такую глупость?
– Вряд ли, – миролюбиво сказал Камов, – но именно это и сработает.
– Три крыла, три крыла! – не успокаивался Каминка – Нет, Миша, ты уж меня прости, но все это бред сивой кобылы.
– Конечно, – согласился Камов, – именно поэтому и пройдет. Впрочем, я с тобой спорить не буду. Не хочешь – не посылай. В любом случае, что ты теряешь?
Художник Каминка сел на стул.
– Ну ладно, – обреченно сказал он, – сил у меня больше нет.
– А нет, – сказал художник Камов, – тогда переведи это на ваш святой древний язык и отошли, пока не поздно.
– Так что отсылать, – смирившись, сказал Каминка, – тут, кроме текста, ничего нету.
– А ничего и не надо. В конце припиши: визуальное решение оставляется на усмотрение куратора и дизайнеров выставки, так как всецело зависит от конкретных условий. Понял? Вот так. С тебя бутылка, Сашок.
Художник Каминка, осуждающе покачивая головой, уселся за перевод, а художник Камов улегся вздремнуть на диван. И вот пока каждый из них занят своим делом, мы, поскольку пообещали ничего от читателя не скрывать, познакомим его с текстом, вызвавшим столь бурную реакцию художника Каминки. Итак: