Сладкое покалывание от прикосновений к его лицу распространилось по её телу, сильнее всего на груди и между бёдер. Она провела пальцем по одному из рунических символов возле впадины на его шее, а ладонь положила на его ключицу. Она была так очарована своим исследованием, что едва заметила отрывистую заминку в его дыхании.

— Я в аду, — сказал он надтреснутым голосом.

Луваен отпрянула, споткнулась о табурет и чуть не упала на спину, прежде чем сумела выпрямиться. Жар румянца хлынул на её лицо и грудь, омывая её в унизительном огне.

— Простите меня, — её голос прозвучал тонко для её ушей. — Я не хотела позволять себе такие вольности.

Баллард сидел неподвижно, словно высеченный из камня. Его руки так крепко вцепились в подлокотники кресла, что чёрные ногти посерели. Он уставился на свои ноги, а не на неё, и заговорил тем же напряжённым тоном:

— Спокойной ночи, госпожа Дуенда.

Она поклонилась, вторя ему:

— Де Совтер.

Желание бежать почти захлестнуло её, но она заставила себя идти спокойным шагом и закрыла за собой дверь. Каменная стена давала лишь прохладное утешение, когда она прислонилась к ней, хватая ртом воздух. Панталоны богов, что с ней не так? Одержимая желанием защитить добродетель Циннии от Гэвина, она выбросила осторожность в окно и обнаружила, что её поглощает влечение к его отцу.

— Ты дура, — пробормотала она. — О чем ты думала?

— С кем ты разговариваешь?

Луваен чуть не выпрыгнула из туфель. Цинния стояла перед ней, держа свечу и кутаясь в ночную рубашку и халат.

— Цинния, — прошипела она. — Ты напугала меня до полусмерти. Хватит подкрадываться ко мне.

Девушка выглядела не слишком виноватой.

— Я не подкрадывалась. Ты была так занята разговором сама с собой, что не заметила меня. Что ты так нервничаешь? — она взглянула на дверь в комнату. — Там ещё кто-нибудь есть?

Благодарная за то, что полумрак зала скрыл её румянец, Луваен махнула рукой, что, как она надеялась, Цинния восприняла её поведение непринужденным.

— Только де Совтер. Я предложила ему почитать, но он предпочёл уединение. Я отправилась спать.

— Разговаривая сама с собой? — Цинния смотрела на Луваен, как на лунатика.

— Я просто размышляю вслух, — она снова перевела разговор на Циннию. — Что ты здесь делаешь в ночной рубашке и халате?

— Жду тебя. Я хочу тебе кое-что показать, — она практически пританцовывала на месте. — Я ждала весь день. Ты помогала Магде сделать свечи, а потом сбивала масло для Кларимонды. Ты ненавидишь взбивать масло.

— Я здесь только с разрешения его светлости, любовь моя. Я вычищу конюшни, если они попросят, и не буду жаловаться. Так что же такого важного, что не может подождать до рассвета?

Цинния потянулась к её руке.

— Иди, посмотри. Я обнаружила их сегодня утром, когда осматривала замок.

Луваен отступил назад:

— Их?

Цинния всё равно схватила её и потянула:

— Больше никаких вопросов. Пойдём.

— Ты уверена, что мы не сможем сделать это утром?

— Нет. Не думаю, что я должна была их обнаружить.

Луваен остановилась:

— Ты не входила ни в какие комнаты, запрещенные для нас, не так ли?

— Нет. Я шла по коридорам, ожидая тебя. Я думаю, что в этом замке их, должно быть, сотни, и я клянусь, они иногда меняют направление.

Луваен нахмурилась, но не стала возражать. В замке было что-то странное: места, где свет факелов мерцал в одну сторону, а тени, которые он отбрасывал, устремлялись в другую; лестницы заканчивались в противоположных направлениях, никогда не поворачивая. Стены отдавались эхом в узких местах, а не в пещерных, и однажды она отчётливо услышала, как гобелен в будуаре Циннии прошептал стихотворение, которое она знала с детства.

Она ничего не сказала, сначала обвинив свою подозрительную натуру в том, что видит предательство и обман там, где их нет, а затем в своей чувствительности к магии. Замечание Циннии подтвердило её впечатления, но не успокоило. Кетах-Тор, пропитанный дикой магией, обвивался и изгибался вокруг них, словно живое существо.

Она сжала руку Циннии:

— Веди, и давай сделаем это быстро. Здесь холоднее, чем поцелуй бородавчатой ведьмы в метель.

Цинния подавила смешок:

— Лу! Твоя мать встанет из могилы и выпорет тебя за такие слова.

— Как ты думаешь, кто научил нашего папу этой маленькой прелести?

Они вместе рассмеялись, и Луваен пообещала себе, что будет менее резкой с человеком, которого любит больше всего на свете.

Она последовала за Циннией по трём коридорам, лестничному пролету и небольшому мезонину, прежде чем достигла небольшого коридора, настолько тёмного, что Луваен ничего не могла разглядеть без свечи Циннии. Цинния подняла свет:

— Смотри.

Нижний край картины в раме висел чуть выше уровня глаз Луваен. Она взяла у Циннии свечу и подняла её, чтобы лучше видеть. Свет пламени колебался на портрете молодого Гэвина, не старше девяти или десяти лет. Портрет изображал голову и плечи мальчика в белой рубашке и черном камзоле из тисненого бархата. Даже в этом раннем возрасте Луваен видела намеки на тонкую структуру костей под детскими чертами лица. Его волосы были почти белыми, ещё не потемневшими до своего нынешнего золотистого цвета, но зелёные глаза были такими же спокойными и загадочными, глядевшими на зрителя, будто зная все тайны мира. Она не видела в нём ничего от Балларда.

— Тогда он тоже был красивым мальчиком.

— Посмотри на следующую, — Цинния потянула её на несколько шагов дальше по коридору.

Луваен подняла свечу во второй раз. Ещё один портрет. Даже под слоем пыли от изображенной женщины захватывало дух. Сходство Гэвина с ней было несомненным, вплоть до широких скул, прямого носа и идеально изогнутого рта. Он унаследовал волосы своей матери, но не глаза. Её глаза были лазурного цвета, и художнику каким-то образом удалось не только передать их глубокий цвет, но и некоторую хрупкость. На ней было роскошное старомодное платье из шёлка, инкрустированное драгоценными камнями и украшенное тончайшими кружевами. Дизайн демонстрировал изящную шею и плавно скошенные плечи. Её головной убор, как и платье, отражал стиль, который Луваен видела только на портретах предков, и она удивилась, почему дама решила позировать в таком старомодном наряде. Одежда, несомненно, была красивой: подходящая женщине, что её носила. Она легко соответствовала внешности Циннии, но там, где Цинния обладала теплой красотой, ей не хватало жизненной силы. Она напомнила Луваен бриллиант — холодный, сверкающий, такой же твёрдый.

— Мать де Ловета.

— Я бы поставила на это свои любимые ленты. Гэвин сказал мне, что её звали Изабо, и она носила титул самой красивой женщины в шести королевствах, — Цинния помолчала. — Интересно, была ли она одинока, имея такую славу?