были более стабильными, чем в предыдущие десятилетия. Это можно расценивать не только негативно, как ужесточение государственного аппарата, но и позитивно, как возрождение дееспособности государства и сохранение внутреннего мира. Именно в этот период были предприняты первые попытки предоставления государством услуг первой необходимости, выходящих за рамки простого антикризисного управления. Закладывались основы государства всеобщего благосостояния в Германии и Великобритании, и даже в США, где пришлось преодолевать долгосрочные гуманитарные последствия Гражданской войны.

Шестое. То, что 1880-е годы стали десятилетием культурного обновления в Европе, пожалуй, бесспорно. Переход к "классическому модернизму" был не общеевропейским, а западноевропейским, точнее, французским, явлением. В живописи он начался с поздних работ Винсента Ван Гога и Поля Сезанна, в литературе - с поэзии Стефана Малларме, а в музыке - чуть позже, с "Прелюдии к апрельским мидиям фавна" Клода Дебюсси. В философии такие немецкие авторы, как Фридрих Ницше (особенно его основные работы 1880-х годов) и Готтлоб Фреге (его "Бегрифшрифт", впервые опубликованный в 1879 году, является основой современной математической логики), предложили новые подходы, столь же разнообразные по содержанию, сколь и влиятельные по своему воздействию. В области экономической теории австриец Карл Менгер (1871), англичанин Уильям Стэнли Джевонс (1871) и, прежде всего, швейцарец Леон Вальрас (1874) оказали в 1880-х годах всемирное влияние, заложив основы мышления ХХ века. За пределами Запада, похоже, не было ни художественных, ни философских новаций, сравнимых по радикальности и воздействию. А пресса тем временем росла - ощутимо в Европе, Северной Америке, Австралии, Японии, Китае, Индии, Египте и других странах - и распространяла новейшие культурные тенденции по всему миру.

Седьмое. Наиболее ярким явлением в неокцидентальном мире около 1880 г. стала новая критическая самоуверенность, которую можно рассматривать как раннюю форму антиколониализма или как новую попытку использовать ресурсы коренного населения в противостоянии с Западом. Отрываясь от порой некритичного увлечения, с которым местные элиты встречали европейскую экспансию в викторианскую эпоху, эта рефлексивная позиция отличалась от спонтанного ксенофобского сопротивления, но назвать ее "националистической" в тот период было бы слишком просто. Наиболее ярко оно проявилось в Индии, где Индийский национальный конгресс (основанный в 1885 г.), сохраняя лояльность раджам, провел кампанию в поддержку ряда требований, во многом напоминающую итальянское Рисорджименто, и во Вьетнаме, где 1885 год до сих пор отмечается как год зарождения целостного национального сопротивления французам. В мусульманском мире отдельные ученые и активисты - например, Сайид Джамаль аль-Дин ("аль-Афгани") - выступали за современный ислам как основу для самоутверждения по отношению к Европе. А в Китае молодой литератор по имени Кан Ювэй в 1888 г. сформулировал своего рода реформированное конфуцианство, глубоко космополитическое и отнюдь не защищающее Запад, которое должно было возродить Китайскую империю. Десять лет спустя он приобретет политическое значение в рамках амбициозной, но в конечном итоге бесплодной имперской инициативы, получившей название "Сто дней реформ".

Антиколониальные настроения возникали одновременно с новыми формами и уровнями протеста, которые появлялись в среде трудящихся классов и женщин во многих странах мира. Одержимость властью исчезала, перед протестными движениями ставились новые цели, разрабатывались более эффективные организационные формы. Это в равной степени относится и к великим волнам забастовок 1880-1890-х годов в США, и к современному движению за свободу и политические права в Японии. Формы аграрного протеста также начали меняться. Во многих крестьянских обществах - например, на всем Ближнем Востоке - в этот период произошел переход от досовременной воинственности стихийных восстаний (jacqueries) к крестьянским лигам или организованным арендным забастовкам, решительно защищавшим экономические интересы.

Тонкие процессы

Тем не менее не следует слишком наивно и однобоко искать водоразделы и исторические сдвиги. Всемирная история еще меньше поддается точному определению временных рамок, чем история отдельной страны или континента. Способность распознавать эпохальные изменения приходит не от глубокого проникновения в эссенциальный "смысл" эпохи, а от изучения ряда наложенных друг на друга временных сеток. Эпохальные пороги - это конденсаты таких тонких разделительных линий, или, говоря другим языком, они возникают из совпадения кластеров усиленных изменений. Не менее интересны, чем грубое деление на эпохи, и более тонкие периодизации, которые приходится разрабатывать заново для каждого пространственного образования, каждого человеческого общества, каждой сферы бытия - от истории климата до истории искусства. Все эти структуры служат как ориентирами для восприятия истории неспециалистом, так и аналитическим инструментом для историка.

В своей теории темпоральности Фернан Бродель показывает, что пересекающиеся истории развиваются в совершенно разных темпах - от ежечасной точности l'histoire événementielle в битве или государственном перевороте до медленных, похожих на ледники изменений климата или аграрной истории. Быстрее или медленнее идет процесс - это вопрос суждения: ответ зависит от цели, стоящей за аргументацией наблюдателя. Историческая социология и концептуально родственные ей способы написания истории часто очень свободно обращаются со временем. В качестве примера можно привести социолога Джека Голдстоуна, который пишет, что "в течение очень короткого времени", между 1750 и 1850 годами, большинство стран Западной Европы пришли к экономическому модерну. Однако подобные заявления не должны заставлять аналитиков мировой истории отвергать скрупулезную хронологию лет и месяцев как педантичную. Необходимо сохранять гибкость временных параметров и, прежде всего, учитывать различные скорости и направления изменений.

Исторические процессы разворачиваются не только в различных временных рамках - краткосрочных, среднесрочных и долгосрочных. Они также различаются в зависимости от того, являются ли они непрерывными или прерывными, аддитивными или кумулятивными, обратимыми или необратимыми, замедляющимися или ускоряющимися. Есть повторяющиеся процессы, а есть уникальные, носящие трансформационный характер. Интересным классом последних являются процессы, которые разворачиваются в причинно-следственной связи между различными областями, которые обычно держатся в стороне. Здесь историки, например, говорят о влиянии окружающей среды на социальные структуры или менталитета на экономическое поведение. Если процессы разворачиваются параллельно, они часто соотносятся друг с другом не синхронно, по-разному классифицируются и оцениваются в рамках одной естественной хронологии по меркам нехронологических фазовых моделей. По сравнению с трудностями описания таких более тонких временных структур деление истории на "века" - не более чем необходимое зло.

 

5. Часы и ускорение

Циклическая и линейная история

Темпоральные структуры, которые историки привлекают в качестве вспомогательных средств, никогда не создаются полностью на основе восприятия времени, которое, как можно показать, было у исторических субъектов. В этом случае существовала бы не связующая хронология, а хаос различных культур времени, каждая из которых была бы самодостаточна по отношению к другим. Только когда астрономико-математическая реконструкция и линейная последовательность повествований служат двойным основанием для надежной хронологии, восприятие времени может способствовать внутренней дифференциации внутри истории и историй. Темпоральная регулярность необходима для того, чтобы ощутить ускорение.