Оделлу он так и не позвонил, не придумал, что сказать, да и Блэйда искать не спешил, несмотря на причитания Джеральдины. Время пока есть. Пусть сопляк поголодает, поспит на голой земле – посмотрим, как ему понравится. А через денек-другой посмотрим, как ему понравится наказание.

Блэйд Белинджер до вечера просидел у ручья, глядя, как Сван и ее братья выслеживают преступников. На самом деле никого они не выслеживали, слишком были заняты лошадью – водили к ручью на водопой, почесывали ей уши и брюхо, а когда лошадь улеглась на лугу среди травы, пристроились рядом, положив на нее головы, как на подушку.

Вот бы поиграть с ними, да нельзя. Девочка, конечно, не побежит к родителям рассказывать о нем (она ведь даже разрешила ему спать в своей кровати), а мальчишки – кто их знает. И потом, дети полностью одеты и, можно сказать, чистенькие, а он не менял одежды с прошлой ночи, все в той же драной рубашонке и трусах, перепачканных кровью, мочой и землей из-под дома – там он прятался утром, когда выпрыгнул из окна. Сидел, боясь дохнуть, пока отец не умчался со двора на грузовичке. Тогда Блэйд убежал в лес.

И вот он здесь. Домой идти нельзя, а больше деваться некуда. Остается лишь сидеть тихонько и смотреть, как дети играют с лошадью, которую он спас, и ждать, что будет.

Но, сидя без дела, тяжело держать глаза открытыми. Блэйд отчаянно боролся со сном, к тому же он с вечера не съел ни крошки, и голова кружилась от голода. Глаза будто песком запорошило, Блэйд моргнул изо всех сил – и все. Веки сомкнулись и долго-долго не размыкались. Когда Блэйд наконец открыл глаза, было уже темно и дети ушли.

Блэйд уже не раз бывал у Мозесов и успел изучить их порядок жизни. Он знал, как пробраться через двор, чтобы никто не увидел. Знал, куда ступить на кухне, чтобы не наткнуться на скрипучую половицу, знал, где что хранится. Остатки кукурузного хлеба – на плите, прикрытые кухонным полотенцем. В последнее время он находил там даже ломтики кекса или куски пирога. Остатки прочей еды в холодильнике, в накрытых мисках, а иногда в банках с крышками. Банки удобней – проще схватить банку и бежать, чем возиться с мисками, трясясь, что кто-нибудь услышит. Мисками хозяйки дорожат и расстроятся, если хоть одна пропадет, а до пропавшей банки никому нет дела.

Для своих лет Блэйд знал многое, но не все. Не знал, к примеру, что Сэм Лейк иногда сидит в темной столовой, когда все уже спят, и раздумывает о своей нынешней жизни и о том, как изменить ее к лучшему. Пару раз Сэмюэль видел, как Блэйд таскал банки фасоли и краюшки кукурузного хлеба, и, чтобы проверить, приходил ли мальчик, стал после ужина оставлять на плите свою порцию сладкого («На потом, – объяснял он Уиллади, – если вдруг ночью проголодаюсь»).

Той ночью Сэмюэль опять сидел в столовой и, когда Блэйд тихонько вышел из дома, выследил его. Держался он на почтительном расстоянии, Блэйд и не заметил, что за ним идут.

Блэйд шмыгнул на сеновал и с аппетитом поужинал. Покончив с едой, спрятал банки под кучу прелого сена, где уже собралась целая армия пустых склянок. А потом и сам зарылся в сено и свернулся калачиком, как лисенок в норе.

И уснул.

А ночью его укутала, словно облако, свежая простыня, а сверху на нее кто-то положил чистую смену одежды. Простыня пахла чистотой и солнцем. И когда сквозь щели в стенах сеновала забрезжил рассвет, Блэйд почти сразу проснулся и понял, что это значит.

Он дома.

За завтраком Сэмюэль спросил остальных, не видел ли кто поблизости чернявого мальчишку, которому, судя по всему, негде жить, и все вдруг смутились, особенно Сван: никакого мальчика она не встречала, и вообще ни одной живой души, а если бы увидела, сразу сказала бы взрослым.

Столь упорное отрицание Уиллади взяла на заметку, занесла в мысленную записную книжечку.

– А я несколько раз видел, – сказал Сэмюэль. – Сегодня ночью он опять таскал еду из кухни.

Бабушка Калла покосилась на Сэмюэля, брови поползли вверх чуть не до макушки.

– Опять, – повторила она, то ли задавая вопрос, то ли отзываясь эхом.

– Я должен был раньше сказать, – продолжал Сэмюэль. – Он уже не первую неделю к нам ходит. Вначале я был уверен, что у него есть семья, – может, они голодают, – но теперь уже не так уверен.

И рассказал, как выследил мальчугана, и как он зарылся в сено, и какой он был жалкий, точь-в-точь беспризорный щенок, которого бросили у дороги.

– Я взял одну из ваших простыней и укрыл его. Вы ведь не против?

Калла была не против – на то и простыни, чтобы укрываться, с какой стати их жалеть?

А Бэнвилл, узнав, что Сэмюэль позаимствовал его одежду, потому что мальчик был одет в грязное тряпье, горделиво выпрямился, словно ему сообщили, что среди его предков сам Авраам Линкольн.

– Пусть носит, мне не жалко, – сказал он великодушно. – Для чего еще нужна одежда?

На другом конце стола сидела Бернис, держась за руки с дядей Тоем, как и подобает примерной жене, которую она так старательно изображала. Столь безграничная доброта показалась ей приторной.

– Вот что, – проворковала она, – надо узнать, кто его родители, и отправить его домой. Они, наверное, места себе не находят.

Тут вмешалась Сван:

– А вдруг его родители – плохие люди? Вдруг его отец – злобный, подлый су…

Сэмюэль строго глянул на дочь, и Сван как раз вовремя успела поправиться:

– …субъект? Вдруг мальчик боится идти домой?

Уиллади и эти слова взяла на заметку.

Той Мозес отодвинул тарелку, закурил.

После завтрака вся семья собралась у окна – все смотрели, не покажется ли кто из дверей сеновала.

– Спорим, уже убежал, – разочарованно протянул Нобл. Ему так не терпелось увидеть мальчика, который ночует на чужих сеновалах и таскает припасы из чужих кухонь. Этот парень наверняка из «сильных духом».

– Раз он здесь ест и спит, куда же он денется? – спросила Уиллади.

А Калла сказала:

– Я так волнуюсь, будто у меня корова телится.

Блэйд Белинджер примерил одежду Бэнвилла, и рубашка оказалась по колено. Вот и хорошо, потому что брюки тоже велики и без конца сползают.

Не хотелось надевать чистую, красивую одежду, потому что он такой грязный, а теперь не хочется вылезать наружу таким чучелом. Блэйд еще посидел на сеновале, и надеясь и страшась, что из дома кто-нибудь выйдет. Наверняка они хорошие люди, только хорошие люди выйдут ночью из дома и укроют чужого человека простыней, от которой пахнет солнцем. И все-таки страшно.

Немного погодя он решился покинуть сарай и сел на землю, скрестив ноги и глядя на дом. И стал ждать.

Все сразу увидели его – и заахали, будто в самом деле смотрели, как рождается на свет теленок. Все, кроме Тоя – он понял, о ком речь, еще до того, как Блэйд вылез из сарая. И кроме Бернис – она просто-напросто не умела разделять чужие радости.