клатч, вытащила бумажник и просмотрела его содержимое.

Ева всегда старалась носить при себе наличные, но не слишком много. Она изобразила панику, когда женщина достала из бумажника пять стодолларовых купюр. Достаточно, чтобы успокоить двух мошенников низкого уровня.

Бояна протянула Раулю лишь одну банкноту, взяв себе оставшиеся четыре со словами:

– Компенсация за вторжение в мою личную жизнь.

Рауль положил деньги и пистолет в карман, схватил Еву за руку и потащил ее обратно в коридор.

Ева возмутилась:

– Эй, а моя сумочка?!

Бояна бросила сумку обратно вместе с теперь уже пустым кошельком. Ева послушно последовала за Раулем из мини-борделя, опустив глаза в пол и положив руку на застежку сумочки.

Когда они вернулись в сырой коридор, Ева действовала быстро. Ее крошечный пистолет был спрятан в косметичке на дне сумочки. Она вытащила его и выхватила оружие из кармана брюк Рауля, одновременно тыча стволом ему между лопатками. О, как ей нравилось, когда ее недооценивали!

– Никогда больше так не делай, – прошипела она. Все еще прижимая оружие к спине Рауля, она сняла его с предохранителя, раздался отчетливый щелчок. Ева обхватила смотрителя рукой спереди и стиснула его яйца. Она сжимала их, пока не услышала, как он застонал.

– Где, черт возьми, моя дочь?

– Да нет ее здесь!

Ева сжала сильнее, и Рауль издал низкий вой. Опасаясь привлечь внимание, она отпустила его, но сильнее ткнула пистолетом в его позвоночник.

– Тебе лучше не шутить со мной, – сказала она.

Рауль ахнул, пытаясь отдышаться.

– Руки вверх и поднимайся по лестнице. Наверху зайди в свою квартиру, закрой и запри дверь. Деньги можешь оставить себе, но пистолет я забираю.

– Ты настоящая сука, – сказал Рауль. – Джек был прав.

При упоминании Джека Ева напряглась, однако тут же взяла себя в руки и отпустила эту мысль. Сосредоточиться. Она вдавила ствол в спину Рауля и слегка крутанула.

– Двигайся. Сейчас же.

Только когда Рауль благополучно добрался до своей квартиры, а сама она села в машину, Ева наконец выдохнула. Джек разговаривал с Раулем? Она думала, что по крайней мере уж Джеку-то она может доверять – потому ли, что он выглядел порядочным, или потому, что ей нравился секс с ним, – это не имело значения. Очевидно, что она потеряла бдительность и теперь расплачивается за это.

И дело не в предательстве Джека, все куда хуже, хотя она по-королевски выбралась из неприятной ситуации. Но она позволила управляющему Раулю увидеть ее отчаяние. А еще ей пришлось унизить его, и теперь он наверняка захочет отомстить – или по крайней мере не даст ей больше никакой информации.

– Ладно, не все еще потеряно, – напомнила она себе, отъезжая от тротуара. Джек не был в курсе, что она знала о его разговоре с Раулем. Она могла бы использовать это в своих интересах. А еще была Флора. Она должна расколоть Флору. Возможно, на этот раз пряник сработает лучше. Пряник или наличные.

Ева поехала обратно к своему отелю. У нее заканчивалось время. Местные жители начинали злиться, и теперь она зашла слишком далеко.

Ей следовало выбираться из этой богом забытой дыры.

Но где ее чертова дочь?

Глава двадцать вторая

Констанс ФостерНихла, Нью-Мехико – наши дни

Игры начались, когда мне исполнилось шестнадцать. Тогда тетя Ева прекратила мое домашнее обучение и объявила меня неисправимой. Мне предстояли «уроки жизни», что означало (для начала) провести неделю в одиночестве в Чикаго. Она дала мне сотню долларов, одноразовый мобильный телефон и позволила собрать рюкзак с одеждой. Правила были просты: оставайся в живых и не звони домой.

Я быстро выяснила, что ста баксов в Чикаго недостаточно, чтобы нормально питаться в течение недели, не говоря уже о крыше над головой. Я пыталась попрошайничать – и меня ограбили под дулом пистолета. Я пыталась спать в церкви – меня выгнали. Я подумывала пойти в полицию, чтобы сдать тетю Еву, – но знала, что она соврет и скажет, будто бы я сама сбежала из дома. Я устроилась в приют для бездомных, где отказывалась разговаривать, игнорируя старую женщину, которая каждую ночь пробиралась к моей койке и баюкала мое лежащее ничком тело. К тому времени, когда сотрудники приюта связались с ювенальной службой, я была готова вернуться в Вермонт. Ева подобрала меня в центре города и отвезла домой первым классом. От меня жутко воняло.

Ева была права в одном: это был жизненный урок. Серия жизненных уроков. Я узнала, что рестораны и продуктовые магазины выбрасывают совершенно нормальную еду, которую можно найти нетронутой в их мусорных контейнерах. Я научилась использовать нож против нападающего. Я узнала, что копам не всегда можно доверять, а странным бездомным мужчинам иногда можно. Я узнала, что три часа после полуночи не зря называют «глубокой ночью»: нет ничего более страшного, чем быть одному на улице в спящем городе. За исключением, может быть, того, когда ты не один на улице в спящем городе. И я узнала, что единственный человек, которому я должна была бы доверять, на самом деле был моим самым большим мучителем.

Когда я вернулась в Вермонт после поездки в Чикаго, Лайза повсюду следовала за мной, точно раненый щенок, – как будто это ее выпустили на волю в незнакомом городе. Тетя Ева наняла мне частного репетитора для продолжения учебы. О неделе, проведенной мною в Чикаго, не было сказано и слова, а когда Лайза попробовала заговорить об этом, меня на три ночи отправили спать в подвал.

Два месяца спустя я была разбужена посреди ночи разъяренной Евой. Она раздела меня догола, затем заставила надеть теплую одежду и вручила мне рюкзак, новый левый мобильник и сто долларов. На этот раз наш водитель вез меня три часа на север, чтобы пересечь границу с Канадой. С извиняющейся улыбкой, подсунув мне еще одну двадцатку от себя, он высадил меня у «Макдональдса». Я пробыла в Торонто десять дней.

В следующий раз я отказалась уходить. Ева пригрозила отправить вместо меня Лайзу.

Так прошли мои подростковые годы. И моя непорочность.

Зачем Еве это было нужно? Почему я с этим мирилась? Вопросы, которые я задавала себе снова и снова на протяжении многих лет. Ева явно получала какое-то нездоровое удовольствие от своей игры. Возможно, в конце концов, я тоже наслаждалась вызовом и своей способностью выживать – своего рода «пошла ты!» моей приемной матери. Но я пришла к пониманию, что отчасти это было связано с Лайзой. Я могла справляться с неприятностями, грязью и неопределенностью жизни на улице. Я могла унижаться на углу улицы или в постели незнакомого человека, зная, что это делается ради более высокой цели: обеспечения безопасности моей сестры.

Потому что Лайза никогда не смогла бы жить такой жизнью, и я искренне верила, что, если бы не