Дальше мы обсудили практические стороны задуманного дела и мое вознаграждение. Наутро я закрыл нотариальную контору на неопределенный срок, собрал мелочи и, по какому-то наитию, уложил с собой сутану, оставшуюся от отца Бергамаски. Я вынес сутану из дедова дома, прежде нежели весь дом отошел к кредиторам.

29 марта 1897 г.

Не знаю, сумел ли бы я восстановить все течение событий, а в особенности изменения чувств, владевших мной в дни сицилийского путешествия (июнь 1860 — март 1861), если бы в прошлую ночь, разбирая старые бумаги в ящиках внизу в магазине, не нашарил бы на дне кипу каких-то покоробленных листов. Как выяснилось, я в то время вел памятный календарь. Скорее всего, для отчета туринским работодателям. Между набросками имеются пробелы. Ясно, что я помечал все то, что казалось мне существенным. Или чему я желал бы придать существенность. А о чем я тогда умолчал — не могу знать.

* * *

С шестого июня на «Эмме». Дюма принял сердечно. Он в легкой тужурке светло-коричневого цвета. Весь вид выдает мулата, какой он и есть. Смуглая кожа, вздутые чувственные губы, курчав. Африканец-дикарь. В остальном же взгляд имеет подвижный и ироничный, улыбку сердечную, фигуру пухлую: любит приятно жить. Припоминаю легенды о нем. Какой-то франтик в Париже в его присутствии пошел распространяться о происхождении первобытного человека и низших расах. Дюма сказал: «Конечно, сударь, я потомок обезьяны. А вы ее предок».

Он мне представил команду. Капитан Богран, помощник капитана Бремон, лоцман Подиматас (волосатый, как кабан, даже на лице, где не борода, — там просто шерсть. Из зарослей только белки блестят) и в особенности повар Жан Бойе. Дюма с ним так обращается, будто повар у него на корабле первое лицо. Дюма путешествует со свитой, как феодал.

Подиматас проводил меня в каюту и по пути осведомил, что коронное блюдо Жана Бойе — это «спаржа горошком». Любопытный кулинарный казус. Каждый думает сразу о зеленом горошке, а горошка там как раз-то и нет.

Обогнули остров Капрера. На нем отдыхает Гарибальди, когда не воюет. — Что до его превосходительства, скоро вы его встретите, — сказал Дюма. От одного упоминания на лице его выразился восторг. — С этой белокурой бородой и голубыми глазами он вылитый Иисус в «Тайной вечери» Леонардо. Его движения грациозны, голос мил. Он добросердечен. Однако стоит вам произнести при нем слова «Италия» и «независимость», и он пробуждается, как вулкан. Огонь и лава! Он не носит оружия, но чуть бой — хватает первую попавшуюся саблю, отбрасывает ножны и кидается на врага. В нем одна только слабость. Он считает себя пупом вселенной.

Происшествие. На борту оживление. Матросы выловили крупную черепаху. Оказывается, и такое попадается южнее Корсики. Дюма в экстазе. — Предстоит работенка! Сначала повернем ее на спину, дурашка выглянет: что там? Тут мы ей голову-то отрежем. Потом подвесим ее за хвост на полсуток, выпустим кровь. Снова уложим на спину. Всунем хороший нож между брюшными и спинными пластинами. Главное — не зацепить пузырь. Если растечется желчь, черепаху есть будет нельзя. Вынем внутренности. Сохраняется только печень. Прозрачная кашица, которая у ней внутри, не идет в пищу. Но там есть два мясных орешка, они похожи на телячьи филеи вкусом и белизной. Отрубим, кроме того, перепонки, шею и ласты. Нарежем их на мелкие куски, выдержим для очистки, зальем добрым бульоном с перцем, гвоздикой, морковью, тимьяном и лавром. Все это будем варить три или четыре часа на малом огне. Тем временем нарежем пулярдку на длинные ломти. Приправим петрушкой, луковой стрелой, анчоусом. Все это сварить в кипящем бульоне, бульон слить, соединить с черепаховым мясом, добавить три-четыре бокала мадеры. Если нет мадеры, можно и марсалу с чарочкой наливки или рома. Но это уже не то… А нас с вами ждет черепаховый суп завтра на ужин. Мне понравился человек, увлеченный хорошей кухней. Почти простил его сомнительную породу.

* * *

13 июня

«Эмма» с позавчера в Палермо. В городе столько краснорубашечников, что улицы похожи на маковое поле. Но некоторые добровольцы-гарибальдийцы одеты и вооружены как попало. Бывает, что только перо на шляпе, остальная одежда обычная. Кумача не найдешь с огнем. Готовая кумачовая рубаха стоит целое состояние. Их скорее увидишь на благородном сословии, на отпрысках, примкнувших к гарибальдийцам уже после того, как первые и самые кровавые сражения были выиграны. А у тех, кто в армии с самой Генуи, таких рубашек почти никогда и нет.

Кавалер Бьянко снабдил меня достаточною суммой, чтобы не бедствовать в Сицилии. Я с самого начала достал себе потрепанную военную форму, чтобы не выглядеть новоприбывшим. Рубашка, застиранная до розовости, и видавшие виды кубовые панталоны. Но рубашка-то обошлась мне в пятнадцать франков. В Турине четыре можно купить на это.

Цены вздуты. Яйцо стоит четыре су, хлеба фунт шесть су, мяса фунт — тридцать. Отчего так? То ли остров этот скуден и приезжие уже потребили все, что имелось, то ли палермитанцы решили, что войско Гарибальди ниспослано им самим Богом, и не упускают своего счастья.

Встреча двух великих людей во Дворце Сената («Точно как в парижской мэрии в 1830 году!» — ликовал Дюма) выглядела театрально. Не знаю, кто из них двоих больший кривляка. — Дорогой мой Дюма, как мне вас не хватало!

Генерал почти кричал. Дюма в ответ рассыпался в восторгах. Генерал отнекивался: — Нет, не мне, не мне, а вот этим людям надо воздать должное. Они гиганты!

И тут же молодцам из свиты: — Отвести господину Дюма лучший апартамент во дворце. И даже того будет мало для человека, который привозит такие письма! В письме сказано, что скоро мы получим две тысячи пятьсот солдат, две тысячи ружей, два парохода!

Я глядел на героя с недоверием. После смерти папаши я на всех героев гляжу с недоверием. Дюма описывал его как Аполлона, а на самом деле — невысокий рост, не блондин, а белесый, ноги низкие и кривые, видимо, и ревматизм имеется, по походке судя. На лошадь он залезал кряхтя, два адьютанта подсаживали.

К вечеру у дворца собралась толпа с криками «Многая лета Дюма, виват Италия!». Ему очень понравилось. Я же подумал, что все, наверное, подстроено Гарибальди. Догадался, что за позер его гость, и хочет обещанные ружья. Я потолкался в толпе и послушал, что говорят. Их диалект непостижим, как разговор африканцев. Но все же я уловил смысл. Один в толпе спрашивал, кто такой Дюма, которому кричат виват, а другой отвечал, что это черкесский князь, набитый деньгами, дает деньги Гарибальди.

Дюма перезнакомил меня с людьми генерала. Меня поразил один с хищным взором. Это был полномочный представитель диктатора, лейтенант Нино Биксио. Он меня так напугал, что я предпочел держаться от него подальше. Надо найти какую-нибудь харчевню, куда ходить и подслушивать незамеченным.

Сицилийцы считают меня гарибальдийцем, а участники похода — вольным журналистом.