Шрифт:
Интервал:
Закладка:
КУЗЬМИЧ. Бросил вас и ушел?
ЛЕЛЕКА. Не бросил. Оставил с моего согласия.
КУЗЬМИЧ. Разумеется, обо всем доложили, когда вернулись?
ЛЕЛЕКА. Меня никто не спрашивал.
КУЗЬМИЧ. Напишите подробный рапорт: где и у кого лечились, в какие сроки, куда направились потом. И о Пожидаеве — как он вел себя в пути, что вам известно о его судьбе.
ЛЕЛЕКА. С тех пор как мы расстались, Пожидаева больше не видел. Где он, не знаю.
КУЗЬМИЧ. Вот и изложите все это на бумаге.
ЛЕЛРКА. Понял. Простите, чем вызван такой… допрос?
КУЗЬМИЧ. После длительного перерыва съезжаются старые работники. Нам надо все знать о каждом человеке. Вам это кажется странным?
ЛЕЛЕКА. Нет.
КУЗЬМИЧ. Ну и отлично. Разговор окончен. Идите и завтра представьте рапорт.
Сидя в своей комнатке, Саша дописывала последние строчки состоявшейся беседы, когда вошел Кузьмич.
— Каковы впечатления? — спросил он.
— О Ревзине вы не упомянули. Почему?
— Не счел нужным. Что мог сказать о нем Лелека? Ведь он ушел раньше…
— А вы-то сами как относитесь к Лелеке?
— Очень неглуп. Умеет работать. У председателя на него кое-какие виды.
— Виды на выдвижение?
— Да.
— А Гроха?
— У этого слаба теоретическая подготовка. Зато он отличный практик. И в его преданности делу революции трудно сомневаться. Словом, парень как парень. Таких у нас большинство.
— Совсем забыла, — вдруг сказала Саша. — Со мной на одном пароходе прибыли врач Станислав Белявский с супругой — те самые, квартиру которых мы обыскивали и были жестоко одурачены… Да вы знаете, я уже говорила. Так вот, Шагин не исключал, что Белявского кто-то предупредил о предстоявшем обыске. — Саша задумалась, покачала головой. — Сперва это обстоятельство. Потом убийство Ревзина. Далее — нас с Шагиным разыскивают по всей степи… Словом, Белявские снова в городе и хорошо было бы установить наблюдение за ними.
Кузьмич кивнул, сделал пометку в блокноте.
— Лучше, если работать будут люди из нового состава, — сказала Саша.
— Резонно, — сказал Кузьмич. Он сделал паузу, задумчиво посмотрел на Сашу. — Я вот о чем думаю. Не проверить ли могилу, о которой упомянул Олесь Гроха?
— Могилу Тараса Чинилина?
— Да.
— Что ж… Заодно разыщем тайник с документами и серебром. Это в одном районе.
— Условимся, то и другое возьмешь на себя.
Саша кивнула.
Зазвонил телефон. Председатель интересовался ходом расследования. Кузьмич коротко доложил о состоявшихся беседах, с минуту слушал, поглядывая на Сашу.
— А вот мы и спросим ее. Он отвел руку с телефонной трубкой: — Твоя старая должность свободна. Не возражаешь?
Саша кивнула.
— Не возражает, — сказал Кузьмич в трубку.
— Теперь я хочу отправиться домой. — Саша подавила зевок. — А завтра утром…
— Лучше, если сразу же выедешь на проверку рапорта Грохи.
Чету Белявских принудили вернуться в город весьма серьезные обстоятельства.
Последние четыре месяца они провели в Одессе, куда перекочевали в поисках удачи. Сперва в Одессу уехал Тулин — у его родителей имелся там особняк, да и сам Борис Борисович был в Одессе своим человеком. Словом, Тулин отправился на разведку. Вскоре от него пришло письмо. Старый школьный товарищ звал супругов Белявских к себе, прозрачно намекая на большие дела, которые сейчас вершат здесь все, кому не лень.
До сих пор ценности мадам Базыкиной лежали у Станислава Оттовича мертвым грузом и, что называется, жгли руки своих новых владельцев. Не терпелось обратить ценности в деньги, а сами деньги пустить в оборот. Но в городе, где все еще обретался Базыкин, это было опасно — нрав у купца, как это хорошо знал Белявский, был крутой, а рука тяжелая. Да и можно ли вообще как следует развернуться в городишке, где каждый человек на виду!
Иное дело — огромная, многолюдная Одесса, рай для тысяч и тысяч дельцов. Они затеряются в человеческом водовороте. Никому не будет дела ни до Белявских, ни до их капиталов.
Словом, Одесса тех дней представлялась Станиславу Белявскому грандиозным карточным столом, на который он и выложит свой великолепный козырь.
Так рассуждал Белявский, прочитав письмо Тулина. Все говорило за то, что Борис Борисович не обманул ожиданий, хорошо разведал обстановку. Теперь предстояло самое трудное — уломать Стефанию. Зная супругу как человека, абсолютно лишенного таких ценных черт характера, как деловитость, инициатива и предприимчивость, Белявский был убежден, что Стефания наотрез откажется от переезда в другой город.
А она, как только Станислав Оттович показал письмо Тулина, бросила все и побежала укладываться!
Станислав Оттович был озадачен. Впрочем, он недолго ломал голову, пытаясь найти объяснение странному поведению жены. Главное достигнуто: они едут!
И вот — Одесса. Жилье Тулина оказалось достаточно комфортабельным. Это был небольшой особняк, расположенный на одной из станций Большого фонтана. Гостям отвели апартаменты на втором этаже.
Наскоро распаковав багаж и переодевшись, они спустились в гостиную. Белявский, в отлично сшитой чесучовой паре, в канотье и с тростью, выглядел вполне респектабельно.
Он заявил, что оставляет супругу на попечение Тулина, ибо очень спешит в город: следует нанести визит одному старому знакомому, местному маклеру, который, конечно, имеет обширные связи в деловом мире.
Хозяин особняка и Стефания заперли двери за Станиславом Оттовичем и… кинулись друг другу в объятия, ибо давно были близки, еще с той поры, когда Борис Тулин впервые появился в доме Белявских.
Так начался одесский период жизни и деятельности врача Белявского. Это было поистине удивительное время. Ему сразу же повезло: при содействии приятеля-маклера он продал базыкинские ценности гораздо выгоднее, чем надеялся. Затем последовала серия смелых спекуляций. Объектами ее было канадское зерно и мясные консервы из Аргентины, сукно и сахарин, изготовленные в Англии, и даже розовое масло Болгарии. И все удавалось, все приносило отличный барыш! За короткое время первоначальный капитал был увеличен почти втрое.
Надо ли говорить, что удачливые коммерсанты обзавелись собственной просторной квартирой и хорошей обстановкой. Станислав Оттович, страстный любитель морских прогулок, стал присматриваться к элегантной моторной яхте, которая по случаю продавалась весьма недорого.
Казалось, все шло хорошо, ничто не предвещало несчастья.