Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Свершит решенное заране, —
О друг! По мне тогда не плачь!
Не надо скорбных одеяний…[123]
Хотя эти стихи озаглавлены «Грузинская лира», их автором мог быть и француз, и португалец, и швед.
Такова же стилевая установка переводов Василия Величко из Бараташвили и Ильи Чавчавадзе. Основа такой установки – презрительное отношение к народу, создавшему этих поэтов.
Повторяю: советскими переводчиками подобные методы отвергнуты начисто. Они хорошо сознают, что, если бы в своих переводах они не отразили какой-нибудь национальной черты, свойственной тому или иному из братских народов, это означало бы неуважение к его национальной культуре.
И хотя для верной интерпретации стиля того или иного произведения братской поэзии им зачастую приходится преодолевать колоссальные трудности, они считают своим нравственным долгом не давать себе ни малейшей поблажки и донести каждое произведение до русских читателей во всем национальном своеобразии его поэтической формы. Порой эта форма бывает так многосложна, экзотична, причудлива, что кажется, не найдется искусника, который мог бы воспроизвести ее средствами русской речи и русской просодии.
Но других переводов советский читатель не примет: он требует, чтобы перевод дагестанских народных стихов и в ритмике, и в строфике, и в системе созвучий соответствовал дагестанским песенно-литературным канонам, а перевод казахских народных стихов также вполне соответствовал казахским песенно-литературным канонам.
Много трудностей представляет для переводчика воспроизведение национальной формы киргизского фольклорного эпоса «Манас», потому что, помимо предредифных рифм, почти каждая строка начинается одним и тем же звуком:
Семеро ханов за ним
Сегодня, как братья, идут,
Смело на поганых за ним,
Сыпля проклятья, идут;
Сыновья свекрови твоей,
Славные Абоке и Кебеш,
Связанные печатью, идут.
Или:
Теперь на Большой Беджин посмотри ты, Манас!
Темницы там в землю врыты, Манас!
Те стены железом обиты, Манас!
Тюмени войск стоят у ворот,
Туда пришедший погибель найдет.
Там народ, как дракон, живуч:
Тысяча ляжет, на смену – пять[124].
Никак невозможно сказать, чтобы это был перевод обрусительный. Напротив, главная его тенденция – верное воспроизведение стилевых особенностей иноязычного подлинника.
Даже это щегольство многократностью начального звука, свойственное ориентальной поэтике, воспроизведено здесь пунктуальнейшим образом. И хотя русский синтаксис перевода вполне безупречен, самое движение стиха придает этому синтаксису своеобразный характер: даже в том, как расположены в каждой фразе слова, даже в игре аллитераций и внутренних рифм сказывается стремление донести до советских читателей – как некую великую ценность – национальный стиль киргизской эпопеи.
Бессмертная казахская эпопея «Козы-Корпеш и Баян-Слу» передана Верой Потаповой на русский язык во всем блеске своей узорчатой звукописи.
Справедливо сказано в первых строках:
Преданий древних золотой узор
Плетет акын, как мастер ткет ковер[125].
Простейший образец этого «золотого узора» – четверостишие, оснащенное тремя концевыми рифмами: ааба:
– Послушай, Карабай, – кричит гонец, —
Благая весть – отрада для сердец.
В степи найти мне надо Сарыбая.
Он – первенца желанного отец!
Более сложный звуковой узор: три редифные рифмы и одна концевая:
Он говорит: – Глупцы, невежды вы!
Еще питаете надежды вы?
Пред вами Сарыбай, смеживший вежды!
Взгляните на его одежды вы.
Еще более сложный узор: та же конструкция, но с дополнением средних созвучий (в первой половине строфы):
С руки украдкой сокол улетел.
За куропаткой сокол улетел.
Пришел, плешивый, с хитрою повадкой,
Загадкой испытать меня хотел.
В подлиннике на четыре строки – шесть внешних и внутренних рифм. Вера Потапова считает себя обязанной строить каждое четверостишие так, чтобы в нем было такое же количество рифм. Казалось бы, эта задача сверх человеческих сил, особенно если принять во внимание, что таких четверостиший не два и не три, а сотни. Всюду то же упоение музыкой слов, те же переклички концевых и внутренних созвучий:
Теперь тебе поверил я, мой свет!
Иди к своей невесте, – молвил дед, —
Ни горестей, ни бед не знай, не ведай,
Живи с любимой вместе до ста лет.
Всюду преодоление громаднейших трудностей, вызванное страстным желанием воссоздать замечательный памятник народной казахской поэзии во всем великолепии его форм. Даже тогда, когда в подлиннике встречается текст, требующий от переводчика девяти рифм – не меньше! – Вера Потапова не отступает и перед этой задачей и оснащает свой перевод девятью рифмами.
Когда уехал Сареке,
Зари блистал багрец.
Едва ли ханом Балталы
Другой бы стал пришлец!
Являл он разума пример
И чести образец.
Владел он золотой казной,
Отарами овец.
Но долголетья не судил
Правителю творец!
Пускай растет Козы-Корпеш
Отважным, как отец.
Сама народом управляй,
Покуда мал птенец,
Со многими держи совет,
Как Сарыбай, мудрец.
Тогда опору ты найдешь
Среди людских сердец.
Другая поэма, входящая в эту книгу – «Алпамыс-батыр» – дана в переводе Ю. Новиковой и А. Тарковского, которые так же верны национальным канонам казахского подлинника. Ритмика «Алпамыса» изменчива: строка из шести слогов сменяется в иных случаях трехсложной строкой. Переводчики воспроизвели в переводе и эту особенность оригинального текста:
Алпамыс покинул ее,
Ускакал…
И острый кинжал
У нее в руке
Задрожал,
Ищет смерти она в тоске[126].
Но вот разностопность сменяется правильным чередованием одинакового количества стоп. Переводчики считают долгом чести воспроизвести в переводе и этот ритмический рисунок:
Он страну
Пустил ко дну.
Он давно
Проел казну.
Как налог,
Берет он скот.
Изнемог
Простой народ[127].
При переводе кабардинского эпоса переводчики встретились с такими же трудностями и проявили такую же сильную волю к творческому преодолению их. Знатоки народных кабардинских сказаний и песен, объединенных под общим названием «Нарты», определяют эти трудности так:
«Музыкальное богатство кабардинского стиха составляют внутренние созвучия. Последние слоги предыдущей строки повторяются начальными слогами последующей, затем в середине третьей строки и снова возникают в пятой или шестой строках. Звучность
