— Это входит в стоимость, — уговаривал нас Люк.

Но, взглянув на вытянувшееся лицо Софи, с тоской смотревшей на тосты с маслом, он оттолкнул стул, велел нам ждать и скрылся в кухне. Через пятнадцать долгих минут постояльцы за столиками подняли головы, принюхиваясь к непривычному запаху. Наступила тишина, все старички, отодвинув тарелки, с живым интересом уставились на дверь.

Наконец появился Люк, перепачканный мукой, с корзинкой, полной оладий. Он обошел все столы, дал каждому по две штуки, затем, вернувшись к нам, положил три на тарелку Софи и сел.

— Стряпал из того, что нашлось, — сказал он. — Надо бы нам купить три пакета муки и столько же масла и сахара, я, кажется, исчерпал хозяйкины запасы.

Оладьи, вкусные, теплые, просто таяли во рту.

— Знаешь, не хватает мне этого, — вздохнул Люк, оглядевшись. — Я любил утром встречать в булочной первых клиентов с хорошим аппетитом. Посмотри вокруг, как они все счастливы, медицина в полном смысле слова тут ни при чем, но мне кажется, это им на пользу.

Я поднял голову — пансионеры лакомились от души. Давешняя тишина сменилась оживленными разговорами.

— У тебя золотые руки, — произнесла Софи с полным ртом, — в конце концов, может быть, это тоже медицина.

— Вот он, — Люк указал на старика, сидевшего прямо, точно кол проглотил, — мог бы быть Маркесом через несколько лет.

Все наши соседи были как минимум втрое старше нас. Среди этих веселых лиц — то там, то сям даже слышался смех — меня вдруг посетило странное чувство, будто я вернулся в школьную столовую, только мои одноклассники немного постарели.

— Пойдем посмотрим, как выглядит море днем, — предложила Софи.

Мы поднялись к себе в номер и, надев свитера и пальто, вышли из гостиницы.

На пляже мое вчерашнее ощущение подтвердилось: этот маленький курортный городок был мне знаком. В конце дамбы виднелся в утреннем тумане маяк, маленький заброшенный маячок, сохранивший верность моей памяти о нем.

— Ты идешь? — спросил меня Люк.

— Что?

— Там есть кафе, подальше, на пляже. Мы с Софи ужас как хотим настоящего кофе, в гостинице была просто бурда.

— Идите, я вас догоню, мне надо кое-что проверить.

— Тебе надо что-то проверить на пляже? Если ты боишься, что море убежит, обещаю тебе, оно вернется вечером.

— Ты можешь оказать мне услугу и не делать из меня дурака?

— Он еще и не в духе! Слушаюсь, ваш покорный слуга проводит мадам, пока месье будет считать ракушки. Что передать на словах?

Не слушая больше глупостей Люка, я подошел к Софи, извинился, что оставлю ее ненадолго, и пообещал скоро вернуться.

— Куда ты?

— Мне тут вспомнилось кое-что. Я на четверть часа, не больше.

— Что же тебе вспомнилось?

— Кажется, я уже приезжал сюда когда-то с мамой на несколько дней, которые очень много значили в моей жизни.

— И ты только сейчас это понял?

— Это было четырнадцать лет назад, и с тех пор я здесь не бывал.

Софи повернулась и, взяв под руку Люка, ушла, а я направился к дамбе.

Проржавевшая табличка по-прежнему висела на цепи. От «Вход воспрещен» уцелели только «о» и «е». Я перешагнул через цепь, толкнул дверь — разъеденного солью замка на ней уже не было — и полез по лестнице на смотровую площадку. Ступеньки как будто уменьшились, мне казалось, они были выше. Я поднялся под самый купол, стекла были целы, но черны от грязи. Я протер их руками и приник к двум появившимся кругам — эти два круга были словно бинокль, направленный в мое прошлое.

Моя нога за что-то зацепилась. На полу, под слоем пыли, я увидел деревянный ящичек. Я нагнулся и открыл его.

Внутри лежал старый-престарый воздушный змей. Каркас был цел, но крылья орла почти истлели. Я взял птицу в руки, погладил — очень осторожно, казалось, она вот-вот рассыплется. Потом я заглянул в ящичек, и у меня перехватило дыхание. Длинная дорожка песка изгибалась в форме половинки сердца. Рядом лежал свернутый листок бумаги. Я развернул его и прочел:

«Я ждала тебя четыре лета, ты не сдержал обещания, так и не приехал. Воздушный змей умер, я похоронила его здесь. Как знать, может быть, когда-нибудь ты его найдешь».

Внизу стояла подпись: «Клеа».

Сорок метров. Катушка была тщательно смотана. Я спустился на пляж, разложил змея на песке, скрепил деревянные планочки. Проверил, крепок ли узел, размотал пять метров шпагата и побежал против ветра.

Крылья орла напряглись, он метнулся влево, вправо — и взмыл ввысь. Я пытался изобразить в воздухе змейки и восьмерки, но ветхий змей плохо слушался. Я ослабил шпагат, и он взлетел еще выше. Его тень плясала на песке, и этот танец пьянил меня. Я услышал смех — смех, звучавший из самой глубины моего детства, несравненный смех, похожий на звуки виолончели.

Где она теперь, моя наперсница одного лета, девочка, которой я без страха поверял все мои тайны, потому что она не могла их услышать?

Я зажмурился, мы бежали вдвоем, запыхавшись, увлекаемые парившим впереди орлом. Ты умела управляться с ним как никто, и часто прохожие останавливались, чтобы полюбоваться твоей ловкостью. Сколько раз я брал тебя за руку на этом самом месте? Что с тобой сталось? Где ты живешь? На каком пляже проводишь летние дни?

— Что это за игры?

Я и не слышал, как подошел Люк.

— Он играет с воздушным змеем, — отозвалась Софи. — Можно мне попробовать? — спросила она и потянулась к катушке.

Она завладела ею так быстро, что я не успел возразить. Воздушный змей сделал пируэт и спикировал вниз. Ударившись о песок, он сломался.

— Ой! Прости, — извинилась Софи, — я не умею.

Я бросился к упавшему змею. Стропы порвались, сломанные крылья бессильно повисли. Вид у змея был плачевный. Я присел на корточки и взял его в руки.

— Не делай такое лицо, ты, кажется, сейчас заплачешь, — фыркнула Софи. — Это всего лишь старый воздушный змей. Если хочешь, можем пойти купить тебе другой, новенький.

Я ничего не ответил. Наверно, потому, что рассказать ей о Клеа было бы предательством. Детская любовь — это свято, ее нельзя доверить никому. Она живет в вас, в потаенных глубинах души. Порой лишь воспоминание может вызвать ее на свет, пусть даже со сломанными крыльями. Я сложил змея и смотал шпагат. Потом, попросив Люка и Софи подождать меня, отнес его обратно на маяк. Поднявшись в башенку, я положил змея на место и попросил у него прощения. Знаю, глупо разговаривать со старым воздушным змеем, но так уж получилось. Я закрыл ящичек и уж совсем по-глупому заплакал — ничего не мог с собой поделать.

Софи ждала меня на пляже, но я был не в состоянии с ней говорить.

— У тебя красные глаза, — тихо сказала она и обняла меня. — Это вышло нечаянно, я не хотела его ломать…