На следующий день я гадаю опять.

Вначале я сказала себе, что посмотрю на мой альтернативный жизненный путь, чтобы поискать зацепки, которые могли бы привести меня к Лэтаму.

Но теперь, несколько дней спустя, гадания стали для меня чем-то большим, чем практика. Большим, чем поиск способа остановить Лэтама. Больше, чем попытка отыскать украденные кости матушки и бабули.

Эти гадания стали для меня воротами в другую жизнь. В такую, в которой я не чувствую себя отрезанной от всех, кто меня окружает. И я снова и снова погружаюсь в эту жизнь, наслаждаясь осознанием того, что у меня есть друзья.

И с каждым разом меня все менее интересует Лэтам и все более занимает Брэм.

Я смотрю, как он угрюмо сжал зубы, когда узнал, что доведывание сопрягло нас друг с другом, слушаю, как он смеется над той или иной из моих шуток. Гляжу, как он обхватывает пальцами мое запястье и кружит меня.

Наблюдаю за тем, как мы с ним спорим. Как бежим по лесу, спасаясь от Лэтама. Как его настороженность мало-помалу тает и глаза его начинают сиять всякий раз, когда он смотрит на меня.

День за днем я отдаюсь его поцелую, чувствую, как его слезы капают на мое лицо перед тем, как мои глаза закрываются навсегда.

Я влюбляюсь в него опять и опять, и все лишь для того, чтобы раз за разом возвращаться в тот мир, в котором он не питает ко мне ничего, кроме дружеских чувств. В котором я не знаю, принадлежат ли мои собственные чувства только мне другой, той, которая шла иным путем, или они реальны и здесь.

Из-за этого я ненавижу саму себя, но ничего не могу с собой поделать и продолжаю гадать опять, опять и опять.

Из-за этих моих гаданий и мучительных мыслей о Дженсене, мешающих мне засыпать по ночам, я так мало сплю, что уже не могу сосредоточиться на очередном задании, которое дает мне на учебном сеансе Наставница Кира.

– Сегодня ты слишком рассеянна, – говорит она. Передо мной на куске бархата лежат слуховые косточки – молоточки, наковальни и стремена, – и с их помощью я пытаюсь определить местонахождение ближайшей из тех волчьих стай, которые водятся на холмах, окружающих Замок Слоновой Кости. Мелкие косточки внутреннего уха особенно хороши для тех гаданий, для которых важны звуки, но всякий раз, приблизившись к волкам, я отвлекаюсь.

– Простите, – извиняюсь я. – Сейчас я не в лучшей форме.

– Ты не хотела бы об этом поговорить?

Она редко спрашивает меня о личном, и этот ее вопрос застает меня врасплох.

– Я… Нет, думаю, нет.

Кира смеется:

– Это «да», маскирующееся под «нет». Что именно тебя беспокоит?

Я сглатываю, не зная, что можно ей сказать, а что нет:

– Просто мне немного не по себе от первого испытания костяных игр.

– А в чем оно заключалось?

Я рассказываю ей о суде, и она внимательно слушает меня. Когда я заканчиваю свой рассказ, она недоуменно хмыкает:

– Тот, кто разрабатывал это испытание, определенно не собирался миндальничать, а хотел ударить наотмашь.

У меня екает сердце.

– А кто разрабатывает задания для этих испытаний?

– Когда как. Обычно это делает кто-то из членов Верховного Совета, иногда этим также занимаются Наставники или видные представители общественности.

Я думаю о Заклинателе Костей, который очень внимательно наблюдал за мной во время суда, и по рукам моим бегут мурашки. Может, он заподозрил мою мать в том, что она использовала магию, запрещенную законом? И сверлил меня взглядом, чтобы посмотреть, не выдам ли я свои секреты?

– Что тебя гнетет? – спрашивает Наставница Кира.

– Мне кажется, мы поступили неправильно.

– В каком смысле? Что именно было неправильно? То, как вы выполнили задание, или то, как вы поступили с подсудимым?

– То, как мы поступили с подсудимым. – Я рассказываю ей подробности истории Дженсена, и она внимательно слушает, сжав губы в тонкую линию.

– Я тебя не виню, – говорит она. – Это сложное дело. Что именно не дает тебе покоя?

– Это так несправедливо. Дженсен хотел помочь своему сыну. Он сделал доброе, милосердное дело, а мы наказали его за доброту.

– Но понятие справедливости относительно. – Я вопросительно вскидываю брови, и она продолжает – Ответь мне на такой вопрос: Дженсен знал закон?

– Да.

– Стало быть, он понимал, что, заживляя перелом Боу, он использует магию, которая запрещена?

Я досадливо вздыхаю. Опять получается замкнутый круг, как и тогда, когда я спорила со своей командой.

– Да, но… – Наставница Кира поднимает руку, делая мне знак замолчать.

– Дженсен понимал, на какой риск он идет, и решил, что стоит рискнуть ради Боу. – Она ласково смотрит на меня. – Он взрослый мужчина. Он был готов ответить за свой поступок. Но подумай, как несправедливо было бы отпустить его, поскольку вы поняли его выбор, меж тем как другие были наказаны за то же самое преступление. И если бы мы узнали их истории, то их мотивы, возможно, были бы так же понятны, как и те, которыми руководствовался он. Дженсен был хорошим отцом, Саския. Его судьба была в его собственных руках, а вовсе не в твоих. И ты можешь сделать только одно – уважать его жертву.

Ее слова пронзают меня, словно нож. Я думаю о том, как матушка предложила научить меня гаданию на костях, чтобы защитить меня от Деклана: «Уча тебя, я пойду против правил. Если об этом кто-то прознает, у меня могут возникнуть большие неприятности – но и это не должно помешать тебе учиться».

Все это время я считала, что я такая же, как Дженсен, но у него куда больше общего с моей матушкой, чем со мной. Она была готова умереть, лишь бы жила я. В моей голове всплывают слова Дженсена: «Закон есть закон. Но я бы сделал это опять, лишь бы спасти моего мальчика».

Я не сомневаюсь, что матушка была бы готова умереть и во второй раз, только бы защитить меня. Она бы выбирала этот путь опять и опять, если бы это было необходимо, чтобы спасти меня, ее дочь. И я сама приму любые последствия, если мне удастся сделать так, чтобы Лэтам ответил за ее смерть.

Наставница Кира мягко сжимает мое запястье.

– Мне бы хотелось сказать, что потом тебе станет легче, но это не так. Те, кому предназначено вести за собой людей, должны уметь делать трудный выбор.

Ее прямота и честное признание, что это тяжело – и всегда будет тяжело, – есть именно то, что мне было нужно. Она первый человек, который не пытался убедить меня в том, что я должна отказаться от моей печали. Я смаргиваю слезы.

– Спасибо.

– Не стоит благодарности. Обращайся. Ну что, попробуем еще раз?

На сей раз, закрыв глаза и коснувшись костей, я наконец слышу это – слышу далекий тоскливый вой одинокого волка, отбившегося от своей стаи.