Тем не менее российское правительство в действительности намеренно не оказывало помощи своим военнопленным. Это являлось составной частью мероприятий по снижению количества сдающихся в плен солдат. Судя по всему — основной частью. Причем данный факт был открыто признан на самом высшем уровне. В середине июня 1916 года на заседании Государственного совета был поднят вопрос о бедственном положении русских военнопленных, так как правительство не предпринимало мер по улучшению их состояния. С объяснениями выступил князь Н. Д. Голицын, недавно назначенный заведовать делами помощи военнопленным (первый помощник императрицы Александры Федоровны и последний премьер-министр царской России). По словам одного из членов Госсовета, бывшего военного министра ген. А. Ф. Редигера, «он нам сообщил, что отсутствие всякой военной помощи нашим пленным в течение первых полутора лет войны было вызвано настояниями военного министерства, которое надеялось, что этим путем удастся уменьшить число сдающихся в плен».[119] Этот факт подтвердил и военный министр, ген. М. А. Беляев. На заседании Особого совещания по обороне государства 21 января 1917 года генерал Беляев признал, что запрет на опубликование призывов к оказанию помощи русским военнопленным был основан «на желании предупредить массовую сдачу в плен».[120]

Распоряжения о широком распространении информации о репрессалиях в отношении добровольно сдавшихся в плен практиковались вплоть до падения монархии. Следовательно, такие случаи продолжались по-прежнему: страна все более уставала от мировой войны, становясь восприимчивой к пораженческой, антиправительственной и социалистической пропаганде. Например, в приказе по Особой армии от 28 декабря 1916 года за № 387 говорилось: «В войсках стали учащаться случаи побега нижних чинов в сторону противника. Это указывает не только на отсутствие должного внутреннего порядка и наблюдения за нижними чинами, но и на то, что нижние чины не отдают себе отчета о последствиях поступка». Командармом ген. В. И. Гурко приказывалось усилить надзор за солдатами, агитаторов без всякой пощады отдавать под суд, расстреливать перебежчиков пулеметным огнем из передовых окопов. Людям необходимо разъяснить, «что преступление это будет тяготеть на нем всю жизнь; что, как бы он ни старался скрыться, наказание его настигнет и он после войны будет все равно подлежать расстрелу; во время же войны пострадает его семья, лишившись пайка и поддержки общества». Иными словами, угрозы распространялись во временном отношении и на послевоенный период, когда каждый пленный должен будет ответить за обстоятельства своего пленения.

Одно дело — угрозы, неизбежные и необходимые, так как надо победить в войне. Совсем другое — соответствующий закон. К чести верховной власти и лично императора Николая II (в отличие от массы военачальников, жаждавших прикрыть собственную военную несостоятельность репрессиями в адрес рядового состава), подобный закон так и не был принят вплоть до 1917 года. Дело ограничилось законодательным «лишением пайков» (которое, как мы видели, в подавляющем большинстве случаев не могло быть применено в действительности) и декларативными заявлениями, подобно описанным выше. Интересно, что в августе 1916 года Ставкой Верховного главнокомандования, во главе которой с августа 1915 года стоял сам император, было постановлено, что заочные смертные приговоры военно-полевых судов незаконны и должны были отменены вышестоящими инстанциями вплоть до Главного военного суда. В том числе следовало отменить и уже утвержденные приговоры.[121] Это ли не доказательство того, что царь оказался справедливее и умнее своих генералов? Расплатой же стало свержение императора Николая II усилиями в том числе и генералов, при рукоплесканиях народа.

Тем более что русские воины, бежавшие из плена, получали награды, звания, знаки отличия, как совершившие подвиг. Бывший военнопленный вспоминал, что «подкопы и побеги из лагерей являлись одним из самых видных фактов жизни военнопленного. Почти в каждом лагере делался „секретно“ подкоп… секретным он казался тем, кто его делал, но знал о нем, обыкновенно, весь лагерь». «В большинстве случаев побеги носили случайный характер и потому удавались чаще, чем подкопы, но процент вполне удавшихся побегов очень незначительный. Делали попытки бежать все пленные, но ничьи попытки не сопровождались таким безумным риском, никто так не рвался на свободу, как русские».[122] Всего за годы Первой мировой войны из неприятельского плена успешно бежали шестьдесят тысяч русских солдат и офицеров. Пик побегов пришелся на 1916 год, что было вызвано, с одной стороны, победами на фронте (Брусиловский прорыв), а с другой — ухудшением продовольственного снабжения в странах Центрального блока.

Из русского плена до сентября 1917 года бежали 35 725 пленных стран Четверного блока, большая часть из которых ускользнули именно в 1917 году, и не обязательно на свою родину. Воспоминания современников пестрят сообщениями о том, что Советы, солдатские комитеты, прочие революционные организации были битком забиты бывшими австро-германскими военнопленными. В 1918 году из этих «кадров» комплектовались батальоны «интернационалистов», так как понятно, что бороться за «счастье трудового народа» лучше всего в чужой стране, где человек не в такой степени скован соображениями морали и человеколюбия, как то могло бы быть на своей собственной земле. Достаточно сравнить высказывания и деятельность Ф. Э. Дзержинского в России и в Польше в период советско-польской войны 1920 года. Недаром даже теоретик анархизма М. А. Бакунин считал, что несчастлива будет та страна, в которой захватит власть социализм марксистской интерпретации. Наверное, ему не могло и присниться, что такой страной станет его родина — Россия.

На лагерном жаргоне побег назывался «полетом», бежавшие — «летчики». Главное условие побега — одежда и знание языка. Достичь этого удавалось редко, но возможно. В России каждый бежавший из плена немедленно получал награду или повышался в чине (иногда и то, и другое). Причем все это существовало официально, утверждаясь на самом высшем уровне. Так, приказ по армиям Северо-Западного фронта от 11 августа 1915 года за № 1807 указывал, что бежавшие из плена солдаты должны быть награждены Георгиевскими медалями 4-й степени.

Постепенно «раскочегаривалась» и военная бюрократия, узаконивая то, что сложилось повелениями Ставки помимо военного министерства. В ноябре 1916 года Военный совет постановил вручать всем бежавшим из плена Георгиевскую медаль. Всем бежавшим из плена ранее этого срока — 11 ноября 1916 года, также вручалась медаль при условии, «в отношении которых не установлено порочащих данных». А в начале декабря 1916 года штаб Верховного главнокомандующего поддержал идею Главного управления Генерального штаба по поводу награждений. Теперь считалось, «что в видах справедливости представляется необходимым награждать Георгиевской медалью {4-й степени} за смелый побег вообще всех нижних чинов, бежавших из плена, в отношении коих установлено, что они сдались в плен благодаря сложившимся обстоятельствам, а не умышленно». Тогда же Георгиевские комитеты на местах обязывались вывешивать описания подвигов георгиевских кавалеров — уроженцев данной местности. Эти сведения вывешивались в волостных управлениях, в местных школах, а в приходских церквях по павшим за Родину должны были «устанавливать вечное о них поминание».[123]