«Похоже, Цезарь видел так много разграбленных городов, так много пепелищ, так много свежих развалин, что очерствел сердцем. Картина разрушений не производила на него ни малейшего впечатления, хотя виноваты в них по большей части именно он и его солдаты. Мои люди ограничились бы простыми домами, лачугами и трущобами, которые мало что значат».

— Ладно, — сказала она, когда Цезарь и его ликторы провожали ее обратно в целехонький Царский квартал. — Я соберу все золото и серебро. Все, что смогу отыскать, лишь бы восстановить храмы, гимнасий, агору, суд и остальные общественные строения.

Цезарь резко дернул повод осла. Животное остановилось, удивленно хлопая длинными ресницами.

— Это очень похвально, — строго сказал римлянин, — но не следует начинать с украшательства. Первое, на что ты потратишь деньги, — это еда для тех, кто остался без средств и без крова. Второе, что надо сделать, — это разобрать все руины. Третье — построить новые дома для простых людей, включая бедных. Только когда народ Александрии будет устроен, можно потратиться и на все остальное.

Она открыла рот, чтобы накричать на него, излить свой гнев, но встретилась с его взглядом. О Пта-создатель! Он действительно бог, могущественный и ужасный!

— К твоему сведению, — продолжал он, — большая часть убитых в этой войне — македонцы и македонские греки. Вероятно, их тысяч сто. Так что у тебя остаются еще почти три миллиона людей, бездомных и безработных. Кто их поддержит? Я хочу, чтобы ты поняла: у тебя есть редкий шанс снискать любовь основной массы александрийцев. Рим не подвергался разрушению с тех пор, как стал заботиться о простых людях. Вы, Птолемеи, и вся ваша македонская бюрократия управляли страной, намного большей, чем Рим, как вам вздумается, без оглядки на бедноту и на ее насущные нужды. Это должно измениться, иначе толпа вернется сюда. И гораздо более разъяренная, чем когда-либо.

— Ты утверждаешь, — заговорила она, уязвленная и смущенная, — что мы, находящиеся на вершине власти, не показали себя хорошими правителями. Ты заявляешь, что мы равнодушны к низшим, что мы никогда не наполняем их желудки за наш счет и не даем гражданства большинству горожан. Пусть это так. Но Рим тоже не идеален. Ибо Рим — это империя, он может обеспечить процветание своей черни, эксплуатируя провинции. У Египта их нет. А те, что были, отобрал у него тот же Рим. Что же касается тебя, Цезарь, то твой путь был кровавым. У тебя нет морального права судить Египет и нас.

Рука дернула повод, и осел тронулся в путь.

— В свое время, — бесстрастно сказал Цезарь, — я оставил без крова полмиллиона людей. Четыреста тысяч женщин с детьми умерли, обвиняя меня в своей смерти. Я убил в битвах более миллиона врагов, я отрубал руки пленным. И около миллиона мужчин, женщин, детей продал в рабство. Но все это я делал потом. А сначала заключал договора, пытался мирно преодолеть разногласия и со своей стороны неукоснительно соблюдал условия сделок. И даже сея впоследствии смерть и разруху, я твердо знал, что мои действия послужат на пользу будущим поколениям. Перед этим ничто и тот урон, что я нанес, и те жизни, которые я отнял.

Его голос не возвысился, но стал сильнее.

— Ты думаешь, Клеопатра, я не понимаю, во что встанут этому городу опустошения, причиненные мной? Ты думаешь, это меня не огорчает? Ты думаешь, я не оглядываюсь на все это и не заглядываю вперед, а живу, как живется? Без скорби? Без боли? Без сожалений? Тогда ты ошибаешься. Воспоминания о жестокости — плохое утешение в старости, но мне было сказано, что я до старости не доживу. И я повторяю, фараон, правь своими подданными с любовью и никогда не забывай, что только случай позволяет тебе отличаться от любой из тех женщин, что роются сейчас в обломках среди развалин. Лишь по удачному стечению обстоятельств ты родилась в царской семье, а могло быть иначе. Ты считаешь, что это Амун-Ра дал тебе жизнь. А я знаю, что это прихоть судьбы.

Она слушала, прижав руку к открытому рту, и смотрела в одну точку, прямо между ушами осла, чтобы не разрыдаться. «Значит, он считает, что не доживет до старости, и рад этому. А я теперь понимаю, что мне не постигнуть его до конца. Он говорит, что делает все в своей жизни сознательно и предвидит последствия, в том числе для себя. Во мне нет и никогда не будет такой силы, такой проницательности и жестокости. Я сомневаюсь, что всем этим обладает кто-либо еще».

Спустя один рыночный интервал Цезарь созвал неофициальное совещание в просторной комнате дворца, которую он сделал своим кабинетом. Там были Клеопатра, Аполлодор, Хапд-эфане и Митридат Пергамский. Присутствовали и римляне: Публий Руфрий, Карфулен из шестого легиона, Ламий из сорокового, Фабриций из двадцать седьмого, Макрин из тридцать седьмого, ликтор Цезаря Фабий, его секретарь Фаберий и его личный легат Гай Требатий Теста.

— Наступил апрель, — объявил Цезарь, снова ставший прежним. — В отчетах Гнея Домиция Кальвина из провинции Азия говорится, что Фарнак вернулся в Киммерию, чтобы разобраться со своим неразумным сынком, который решил не сдаваться родителю без борьбы. Значит, обстановка в Анатолии месяца три-четыре будет спокойной. Кроме того, все горные перевалы Понта и Малой Азии засыпаны снегом до середины секстилия — как я ненавижу это дурацкое несоответствие между нашим календарем и сезонами года! В этом отношении, фараон, Египет разумней. Ваш календарь составлен по солнцу, а не по луне, как у нас. Мне надо бы повидать твоих астрономов.

Он сделал глубокий вдох и вернулся к теме разговора.

— Я не сомневаюсь, что Фарнак возвратится, и, планируя свои действия, имею это в виду. Кальвин занят вербовкой и обучением новобранцев, а Деиотару, как бывшему клиенту Помпея Магна, очень хочется искупить свою вину. Что касается Ариобарзана, — усмехнулся он, — Каппадокия всегда останется Каппадокией. От него нам никакой радости, да и Фарнаку тоже. Я приказал Кальвину послать за республиканскими ветеранами, которых я возвратил в Италию вместе с моими парнями. Так что, когда придет время, мы будем готовы. Для нас также хорошо, что Фарнак потеряет часть своих лучших солдат, воюя в Киммерии с Асандером.

Он подался вперед в своем курульном кресле, разглядывая напряженные лица присутствующих.

— Мы застряли в Александрии на целых полгода, провели крайне изнурительную кампанию, и все наши войска заслужили длительный отдых. Поэтому я намерен задержаться в Египте еще на пару месяцев, если ситуация это позволит. С разрешения и при содействии фараона я собираюсь послать своих людей в зимний лагерь под Мемфисом. Это достаточно далеко от Александрии, и ничто там не будет напоминать парням о войне. Кстати, в Египте очень много мест, представляющих интерес для любителей путешествий, которые могут принести нам хорошие деньги при минимальных затратах на их прием. Но это к слову. Мне также хочется отправить с парнями какую-то часть местных девушек. Гибельная для многих александрийцев война лишила их женихов. Город уже через пару лет могут наводнить одинокие женщины, но есть способ этого избежать. Я намерен сделать из этих девушек не проституток, а жен. Двадцать седьмой легион, тридцать седьмой и сороковой останутся в Александрии на срок достаточно долгий, чтобы обзавестись семьями и построить дома. А вот шестому, боюсь, не стоит планировать что-либо длительное.