– Считайте, – сказал он, – что это запоздалый подарок на день рождения.

В книжке господин Осокава тщательно зарисовал печатными буквами алфавит и попросил Гэна записать числа от одного до десяти. Каждый день он добавлял туда несколько слов по-испански. Он вписывал их очень аккуратно, стараясь делать столбики как можно компактнее, ведь, хотя бумаги пока было вдоволь, ему казалось, что может наступить такой момент, когда ее придется экономить. Интересно, когда он последний раз что-то записывал? Все его мысли и слова давно уже, едва возникнув, вводились в компьютер, воспроизводились и передавались электронным путем. И вот он должен заново учиться писать, открывать для себя чистописание, и это казалось ему большим утешением. Он снова начал подумывать об итальянском языке. Он решил, что может попросить Гэна знакомить его с парой итальянских слов ежедневно. В группе заложников оказались два итальянца, и если он слышал их разговор, то весь напрягался, пытаясь понять, что они говорят, как бывает, когда по телефону плохо слышно. Итальянский язык был так дорог его сердцу. И английский тоже. С какой радостью он поговорил бы с госпожой Косс.

Он сел и уткнул кончик карандаша в блокнот. Слишком амбициозно. Если он замахнется на слишком большое количество слов, то может потерпеть фиаско. Десять испанских слов ежедневно, точнее, десять существительных и спряжение одного глагола – вот, пожалуй, тот предел, на который он может рассчитывать. Если, конечно, хочет без всяких затруднений воспроизвести их по памяти на следующий день.

Гаруа. Очень часто, сидя у окна, он думал о людях по другую сторону садовой ограды, о полиции и военных: в данной ситуации гораздо правильнее было бы пользоваться телефоном, нежели громкоговорителями. Интересно, неужели они все теперь постоянно мокнут? Или сидят в автомобилях и пьют кофе? Очевидно, предполагал господин Осокава, командиры сидят в автомобилях, а рядовые стоят под дождем в полной боевой готовности, и холодные капли дождя свободно текут у них по затылкам и насквозь пропитывают рубашки.

Эти рядовые наверняка очень похожи на тех мальчишек, которые патрулируют сейчас гостиную вице-президентского дома. Хотя в армии, наверное, соблюдаются минимальные ограничения по возрасту. А правда, сколько лет этим юным террористам? Те, что казались вначале взрослее других, при ярком свете оказывались просто выше ростом. Они носились вприпрыжку по комнате, наталкиваясь на мебель, потому что совершенно не привыкли к цивилизованному жилищу. На шеях у них ходили адамовы яблоки, а на лицах светились возрастные прыщи и пробивалась первая растительность. А самые юные просто пугали своей юностью. Волосы их были по-детски мягкими, кожа была очень гладкой, а плечи очень узкими. Своими маленькими руками они крепко сжимали приклады ружей и пытались сохранять на лицах беззаботное и наглое выражение. Чем дольше заложники рассматривали террористов, тем моложе они им казались. Неужели это те самые люди, которые ворвались к ним на прием и вели себя при этом, как дикие животные? Теперь они спали на полу вповалку, с открытыми ртами, с раскинутыми руками. Они спали, как подростки, с такой безмятежностью, какой присутствующие взрослые обладали десятилетия назад. Некоторым из них очень нравилось быть солдатами. Они не расставались с оружием ни на минуту, с удовольствием пинали и угрожали взрослым, бросали на них взгляды, в которых светилась ненависть. Тогда заложникам казалось, что вооруженные дети намного опаснее вооруженных взрослых. Дети гораздо сильнее подвержены настроению, они более темпераментны, иррациональны, они постоянно жаждут драк и провокаций. Некоторые террористы убивали время тем, что исследовали во всех деталях дом. Они прыгали по кроватям и примеряли одежду из шкафов. В туалете они бессчетное число раз дергали на ручку – ради удовольствия наблюдать, как закручивается в сливе вода. Вначале они взяли за правило ни под каким видом не обращаться к заложникам напрямую, но потом им самим это наскучило. Они охотно болтали с заложниками, особенно когда командиры о чем-то совещались и не обращали на них внимания.

– Вы откуда? – Это был их излюбленный вопрос, хотя ответов и не запоминали. В конце концов Рубен Иглесиас отправился в свой кабинет и принес оттуда большой атлас, чтобы, отвечая, показывать место на карте, но мальчишкам это ничего не проясняло, и Рубен послал одного из них в детскую принести оттуда глобус на ножке – этакую модель зелено-голубой планеты, которая легко вращалась на стационарной оси.

– Париж, – говорил Симон Тибо, указывая на свой родной город. – Франция.

Лотар Фалькен показал им Германию, Расмус Нильсон – Данию. Акира Ямамото не проявил интереса к подобной игре, так что Японию показал им Гэн. Роксана Косс сперва закрыла ладонью Соединенные Штаты целиком, а затем ткнула пальцем в одну точку, представляющую собой Чикаго. Парни переходили с глобусом от одной группы людей к другой, и те, кто не понимал вопроса, все равно понимали правила игры и охотно в ней участвовали.

– Это Россия, – говорили они.

– Это Италия.

– Это Аргентина.

– Это Греция.

– А вы откуда? – спросил вице-президента паренек по имени Ишмаэль. Он считал вице-президента своим собственным заложником, потому что постоянно таскал ему с кухни лед. Он и теперь приносил ему лед три-четыре раза в день без всяких просьб, что очень помогало вице-президенту, рана которого воспалилась и опухоль продолжала расти.

– Отсюда, – сказал вице-президент, указывая на пол.

– Покажи мне, – попросил Ишмаэль, показывая на глобус.

– Отсюда, – повторил вице-президент, топнув ногой по ковру. – Это мой дом. Я живу в этом городе. Я родился в той же стране, что и ты.

Ишмаэль посмотрел на него с сомнением. Даже русских легче заставить играть.

– Покажи! – потребовал он.

Рубен сел на пол вместе с мальчиком и показал ему ту страну, в которой они все находились в настоящий момент и которая была на глобусе плоской и розовой.

– Мы здесь живем, – сказал он. Ишмаэль был самым мелким из всех, настоящим ребенком. Рубену захотелось посадить его к себе на колени, обнять и приласкать.

– Ты здесь живешь, – повторил мальчик.

– Нет, не только я, – ответил Рубен. Где теперь его собственные дети? Что они сейчас делают? – Мы оба.

Ишмаэль вздохнул и поднялся с пола, разочарованный тупостью своего друга.

– Ты не умеешь играть, – сказал он.

– Я не умею играть, – повторил Рубен, глядя на плачевное состояние его башмаков. В любую минуту правая подошва могла совсем отвалиться. – Знаешь что, послушай-ка меня. Сходи наверх в самую большую спальню, какую только найдешь. Открой там все двери, пока не увидишь маленькую кладовку, полную красивых женских платьев. В этой кладовке пар сто разных туфель. Ты поищи и найдешь теннисные туфли, которые тебе наверняка будут впору. А может, там есть и ботинки.

– Я не могу носить женские туфли.

– Теннисные туфли и ботинки не женские, – покачал головой Рубен. – Мы просто их там держим. Я понимаю, что в этом нет никакого смысла, но ты мне поверь.