— Который час? — Распухший язык едва ворочался во рту.

— Четыре склянки, — ответил кто-то. — Караваны готовятся отплыть с отливом.

Караван. Корабль архиепископа. Генрих знал, что ему необходимо там оказаться. Он сделал один шаг в сторону гавани и остановился. Кто-то о чем-то его спросил. Перед ним возникло два лоснящихся жирных лица.

— Какой конец ты им предназначил? — улыбнулся ему мальтиец Грегор. — Тебе выбирать.

Да, конечно, противники. Он снова сумел обезопасить своего господина. Этого пса подвесили на виселице, а он все равно остался жить, чтобы досаждать им. Возмутительно, что ему удалось избежать справедливого наказания! Его следовало бы вернуть в объятия железной клетки — это послужит уроком для всех… для всех псов.

Но у Генриха не было времени. Четыре склянки. Шум в гавани становится все сильнее. Корабли отплывают.

— Повесьте их, — пробормотал он, а потом повторил уже более внятно: — Повесьте их, как собак.

Баварец смотрел, как двух обеспамятевших людей ставят под перекладиной. Руки им связали, на шею накинули петли. Четверо взялись за веревку великана, трое — за веревку француза. Обоих подтянули так, что они могли касаться земли, только встав на цыпочки. Грегор дал своим людям знак, веревку подтянули еще сильнее. Жан и Хакон были подняты над землей.

При виде извивающихся и раскачивающихся тел Генриха снова замутило. Его вырвало, во рту стало горько от желчи. Он понял, что сможет продержаться на ногах очень недолго.

Четыре склянки. Гавань. Генрих фон Золинген повернулся и зашагал прочь.

Грегор проводил его взглядом и громко крикнул:

— Прощай, Ген, старый товарищ! Рад был оказать услугу. Увидимся… — и, повернувшись к своим людям, тихо добавил: — в аду.

Дергаясь в воздухе, испытывая нестерпимую боль во всем теле и не теряя сознания, Жан умирал — и, умирая, видел, как враг уходит: уходит медленно, переставляя ноги одну за другой, словно каждое движение требует от него отдельного усилия. Голову Жана срывали с плеч. Он представил себе, как его шея вытягивается, растет, становясь идеальной мишенью для удара меча. Его кишки забурчали и опорожнились. Он больше не контролировал себя. Не осталось ничего, что принадлежало бы ему. Все его тело опустошалось, выливая его жизнь на мостовую переулка. И вдруг, где-то в далеком ином мире, по другую сторону агонии, появились два глаза — громадные черные озера. И он поплыл прямо к ним. Кто-то отворил за ними дверь, затопив их бесконечно ярким сиянием, в котором, однако, остались крошечные островки темноты. Извивающиеся спирали увеличились, и из них составились два тела: Лизетта и Ариэль. Они улыбались и махали ему руками, призывая туда, где не будет больше страданий. Боль начала отступать, когда человек, которого Жан уже не мог вспомнить, сделал мучительно трудный шаг за угол и начал скрываться за ним. А сам Жан в это мгновение набрал скорость и теперь уже стремительно несся к свету.

Единственное, что его тревожило: позади его жены и дочери росла рука, вздымавшаяся над ними. На этой руке было шесть пальцев, и когда тот человек, его враг, наконец свернул за угол и исчез, то шестой палец, чуть искривленный, согнулся, охватывая его любимых сокрушительными объятиями.

А потом Жан полетел вниз, упав с огромной высоты обратно в мучительную боль. И за секунду до того, как он лишился сознания, резкий голос крикнул:

— Полегче, мерзавцы! Товар испортите!

* * *

Луи Сен-Марк де Лавальер, капитан «Персея», корабля его величества, прижимал раздушенный платок к своему удивительно крупному и очень чуткому носу, безуспешно пытаясь рассеять окружающую его вонь. Так было всегда, когда он возвращался на галеру. Должно было пройти несколько дней, а порой и недель, прежде чем он снова привыкал к тошнотворной смеси запахов дерьма, мочи и пота, которыми разило от расположенных внизу скамей гребцов. Он мог утешаться тем, что для начала его ждало недолгое плавание: в соответствии с полученным в последний момент приказом его корабль должен был отправиться в Валетту и там предложить рыцарям-иоаннитам крупную сумму в золоте, заставив их отказаться от своей преданности императору. Он не вдумывался в смысл своего поручения, ведь он же слуга его величества! По правде говоря, он даже радовался небольшому отдыху перед началом сражений, когда ему снова придется сопровождать караваны по Средиземному морю, неделями не заходя ни в один порт и не имея возможности вести жизнь, подобающую человеку цивилизованному. На флоте вонь всегда ощущалась сильнее. К запаху собственного корабля все-таки постепенно можно привыкнуть.

Но раздражала его не только вонь. Только что пробили четыре склянки — и ему придется отплыть без полного набора швали, которой положено работать на веслах. Последнее время городские судьи стали чересчур мягкими, а возможно, просто понизили обычные суммы взяток. Во всяком случае, к работам на галерах стали приговаривать слишком мало народа, да и тот был низкокачественный. Но даже и за этих недоносков ему приходилось платить возмутительно дорого, иначе их перехватывали другие капитаны.

В конце концов Лавальер снова вынужден был обратиться к мальтийцу Грегору. Он терпеть не мог вести дела с этим человеком — в основном потому, что тот был типичным немецким крестьянином и при этом мог купить самого капитана и еще дюжину таких, как он. Бог проявил несправедливость, позволяя подобным людям благоденствовать, тогда как Лавальер вынужден искать их расположения. Конечно, Грегор держался униженно-любезно. Слишком любезно: его глаза все время насмешливо блестели, что говорило о том, насколько хорошо мальтиец понимает, на чьей стороне сила.

Раздраженно расхаживая по настилу, капитан решил было больше не ждать это отребье, когда заметил, как на причал завозят тележку, позади которой ступает именно тот человек, которого он только что мысленно проклинал. Тележка остановилась у сходен, а Грегор, встретившись взглядом с Лавальером, снял шляпу и отвесил ему торжественный и глубокий поклон.

— Приветствую вас, мой капитан. Надеюсь, вы встретили это утро в полном здравии.

— Ты опоздал, Грегор. Я уже собрался отдать приказ бить в барабан.

— Ах, да разве я когда-нибудь подводил вас, мой капитан? Ну… было разок, но вы ведь знаете, я не виноват. Сегодня я искуплю свою вину сторицей. Посмотрите, что я вам привез.

Он сорвал плащ с тележки, на которой лежали двое мужчин: один покрупнее, второй — помельче.

Капитан сошел на причал.

— Похоже, они мертвы, Грегор. — Он пошевелил тела своей тростью и тут же отступил, пряча нос в платок. — И от них воняет. С какой виселицы ты снял это отребье?

— Обоняние вашего превосходительства по остроте не уступит вашей шпаге. — Грегор поднял на него искрящиеся весельем глаза. — Какое счастье для Франции, что ее защищают такие люди! Увы: на прошлой неделе, когда через город проходила армия, мы лишились всех своих благородных добровольцев. Но посмотрите, какие мускулы у этих двоих, а? С такими гребцами ваш корабль уйдет от любого корсара!