Покачиваясь в такт сулеймановым шагам, фриц счищает налипший на брови снег и думает, как сложится его жизнь в вене, да как сложится, погонщик он есть, погонщиком и будет, и никем иным стать не получится, однако память о времени, проведенном в лиссабоне, когда жил он, всеми забытый после того, как послужил приманкой и утехой всей лиссабонской черни, включая придворных кавалеров, заставляет его спросить себя, неужто и в вене запрут его вместе со слоном в огороженном загоне и оставят гнить. Что-нибудь да произойдет с нами, соломон, произнес он вслух, наше странствие было всего лишь передышкой, а пока радуйся хоть тому, что погонщик субхро вернул тебе твое истинное имя, плохое ли, хорошее, но уж какое есть, станешь жить жизнью, для которой появился на свет и от которой убежать не получится, а вот я не родился же погонщиком, а по правде сказать, никто не рождается погонщиком, пусть даже другая дверь не откроется перед ним за весь отпущенный ему срок жизни, и я, если вдуматься, живу за твой счет, устроившись, как блоха, в складках твоей кожи, а по моим расчетам, помру раньше тебя, люди живут меньше, чем слоны, и вот я спрашиваю себя, что станется с тобой без меня, ну, разумеется, позовут другого погонщика, кто- то ведь должен ходить за сулейманом, может, и сама эрцгерцогиня мария вызовется, это будет даже забавно, дочка карла пятого ходит за слоном, ну или из принцев кто, когда подрастут, но так или иначе твоя будущность, друг мой, устроена, а моя — нет, я — погонщик, приложение к тебе, можно даже сказать — паразит.

Утомленные столь долгой дорогой, мы прибываем в инсбрук в день, отмеченный в католическом календаре как богоявление, а год на дворе у нас — тысяча пятьсот пятьдесят второй. Празднество вышло грандиозное, как и следовало ожидать от первого крупного австрийского города, принимающего у себя эрцгерцога. Не вполне, правда, понятно, предназначены ли эти рукоплескания максимилиану или сулейману, но до этого мало дела будущему императору, ибо для него слон, помимо прочего, есть важнейший политический инструмент, значение коего никогда не будет осквернено нелепой ревностью. И тем, что встречи в вассенбурге и мюльдорфе прошли с таким успехом, максимилиан второй отчасти обязан присутствию животного, до сей поры в австрии не виданного, как если бы он извлек его из небытия на радость своим подданным — от самых ничтожных до важнейших. И заключительная стадия странствия слона являла собой гром непрестанного ликования, как пламя по запальному шнуру, бежавшего из города в город и вдохновлявшего, помимо всего прочего, художников и поэтов, которые повсюду, где караван останавливался, из кожи вон лезли, изощрялись в живописных полотнах и гравюрах, в чеканке памятных медалей, в стихотворных посвящениях вроде тех, которое известный гуманист каспар брушиус написал по заказу линцского магистрата. А уж если мы упомянули линц, где путники выгрузятся с кораблей, чтобы остаток пути проделать как прежде, в каретах, верхом и пешком, то будет совершенно естественно поинтересоваться, почему же эрцгерцог не продолжил плаванье, раз уж дунай, доставивший их в линц, превосходно мог бы доставить и до вены. Но думать так — значит расписаться в своей неискушенности, а то и еще хуже — засвидетельствовать, что не знаешь или не понимаешь, какое значение имеет грамотная, точно направленная реклама для жизни народа вообще, для политики и прочих разновидностей коммерции — в частности. Предположим, эрцгерцог максимилиан австрийский допустил подобную ошибку, сошел на берег в венском речном порту. Да, вы не ослышались — в венском речном порту. Порты, между прочим, крупные и мелкие, морские и речные, не различаются между собой по степени порядка и уровню чистоты, и если вдруг, случайно они предстают нам как нечто, кажущееся на сторонний взгляд нормально организованным, то следует знать — это есть всего лишь одна из бесчисленных и нередко противоречивых ипостасей хаоса. Предположим, эрцгерцог со всем караваном, включая слона, выгрузился, сошел на причал, заваленный разнообразными ящиками, мешками, кулями с этим и с тем, грудами мусора и заполненный плотно клубящейся толпой, и если предположить такое удалось, ответьте, как ему удастся проложить себе путь к новым проспектам и там начать подготовку к торжественному въезду. Печальный был бы въезд, плачевное зрелище — и это после трехлетнего отсутствия. Был бы, но, по счастью, не будет. Еще в мюльдорфе максимилиан приказал управителю разработать программу торжественной встречи, достойную такого события, а вернее — двух таких событий, ибо на первом месте, само собой разумеется, приезд его самого с августейшей супругой, а затем появление такого чуда природы, как слон сулейман, который ошеломит жителей вены точно так же, как ошеломлял всех, поднимавших на него глаза в Португалии, испании, италии, а ведь страны эти, согласитесь, не вполне варварские. Верховые курьеры доставили в вену наставления бургомистру, в коих эрцгерцог изъявлял желание, чтобы души горожан и улицы города отзывались на ту любовь, которую максимилиан и мария питают к своей столице. Умный, как известно, понимает с полуслова. Передавались и другие инструкции, но — для внутреннего употребления, и касались они возможности использовать передвижение по рекам инн и дунай для осуществления мытья людей и животных, каковое мытье с учетом явной невозможности по вполне очевидным причинам купания в ледяной воде следует признать минимально эффективным. Для нужд августейшей четы каждое утро поставлялось изрядное количество теплой воды, что давало повод тем путешественникам, кто более иных пекся о личной своей чистоплотности, бормотать с горестным вздохом: Эх, был бы я эрцгерцогом. Нет, они мечтали не о том могуществе, которое сосредоточено было в руках максимилиана, ибо, скорей всего, не знали, как им распорядиться, но всего лишь о теплой воде, в чьих благотворно пользительных свойствах не сомневались.

Когда же в линце сошли на берег, эрцгерцог уже имел вполне отчетливые представления о новых началах, на коих предстоит перестроить караван, дабы извлечь наибольшую пользу из, в частности, того психологического эффекта, который окажет его возвращение на душу населения вены, столицы империи и, следственно, средоточия самой острой политической чувствительности. Кирасиры, доселе разделенные на головных и хвостовых, теперь будут вместе открывать процессию. За ними будет двинут слон, и признаемся, что это — стратегический ход, достойный алёхина, особенно если учесть, что экипажу максимилиана отводится лишь третье место в этой очереди. Цель ясна — дать сулейману главную роль, что исполнено глубочайшего смысла, ибо эрцгерцогов австрийских видали мы и раньше, а слонов наблюдаем в первый раз. От линца до вены тридцать три лиги, и предусмотрены две остановки — в мельке и в амштеттене, где предполагается ночевка с тем, чтобы в столицу караван вошел в достаточной степени отдохнувшим и свежим. Погода, надо сказать, очень так себе, снег все падает, и ветер не утерял своей режущей силы, однако по сравнению с бреннером и изарко эта дорога вполне может быть названа райской, хоть и сомнительно, чтобы по небесным чертогам тоже проходили дороги, ибо души сразу же по завершении формальностей вознесения получают по паре крыльев, являющихся единственным разрешенным там средством сообщения. Ну а после амштеттена колонна пойдет без привалов и дневок. Деревенские жители выходят к обочинам посмотреть на эрцгерцога и оказываются перед зверем, о котором раньше доходили только смутные слухи, вызывающие ныне еще большее и более чем законное любопытство, удовлетворяемое самыми нелепыми объяснениями вроде того, какое получил один мальчуган, спросивший дедушку, почему слон называется слоном, и услышавший в ответ, что это, мол, оттого, что у него хобот имеется. Австриец, даже если он принадлежит к низшим сословиям, это человек не такой, как другие, ему непременно надлежит узнать все, что надлежит узнать. Еще одна идея, овладевшая умами всех этих добрых людей, как любим мы говорить с покровительственным видом, заключалась в том, что в той стране, откуда прибыл этот слон, у каждого жителя имеется свой собственный, вроде как у нас лошадь, мул или чаще — осел, и что там достаточно богаты, чтобы прокормить скотину такого размера. Доказательство этого, того то есть, что так оно и есть, селяне получили, когда колонна остановилась посреди дороги, чтобы покормить слона, который по неизвестной причине утром воротил нос от завтрака. Вокруг собралась небольшая толпа народу, изумленного тем, с какой скоростью слон хоботом ухватывал связки соломы, отправлял их в рот и, прежде чем проглотить, раза два проворачивал мощными резцами, снаружи не видными, но легко угадывающимися. Чем меньше оставалось до вены, тем явственней замечалось, что погода постепенно улучшается. Никаких уж таких разительных перемен не произошло, тучи по-прежнему нависали низко, но хоть снег перестал. Кто-то сказал: Если так и дальше пойдет, глядишь, когда до вены доберемся, и небо очистится, и солнышко выглянет. Не в точности так было бы, однако другой петушок, как говорится, пел бы в этом странствии, если бы метеорология везде и повсюду следовала примеру метеорологии того места, что однажды прославится в качестве столицы вальсов. Время от времени караван принужден был останавливаться, потому что поселяне и поселянки из окрестных — само собой — поселений желали показать, сколь искусны они в пении и плясках, которые наибольшую отраду доставляли эрцгерцогине марии, чье удовольствие эрцгерцог максимилиан разделял со снисходительной, едва ли не отцовской благожелательностью, четко укладывавшейся в распространенную повсеместно и во все времена формулу: Женщины, ну что с них взять. На горизонте уже видны шпили и купола, городские ворота открыты во всю ширь, и принарядившийся в честь приезда своих государей народ заполняет улицы и площади. Примерно так же обстояли дела, когда входил в вальядолид слон сулейман, но ведь иберийцы — они ведь сущие дети, чуть что — приходят в неистовый восторг. Здесь, в имперской столице, в большом почете — стремление к дисциплине и порядку, и чудится в этой тенденции нечто тевтонское, а как покажет время — не чудится. В город въезжает наивысшее воплощение верховной власти, так что уважение и безусловное подчинение преобладают в толпе над всеми прочими чувствами. Впрочем, в колоде у жизни карт много, и сдает она их порой так, как меньше всего этого ожидаешь. Слон идет своим обычным шагом, шагом ровным и неспешным, как ходят те, кто знает — чтобы поспеть вовремя, вовсе незачем торопиться. Внезапно какая-то девочка лет пяти — впоследствии выяснилось, что именно столько лет ей и было,— вместе с родителями смотревшая на кортеж, выдралась из материнской руки и бросилась прямо под ноги слону. Крик ужаса вырывается из груди всех присутствующих, омрачающая приезд эрцгерцога трагедия кажется неминуемой, огромные ноги вот-вот растопчут и впечатают в мостовую хрупкое тельце, несчастье, траур, ужасное кровавое пятно на гербе города вены. Но ждать такую развязку — значит совсем не знать соломона. Он, словно обнимая, обвил хоботом тело девочки и вознес на высоту, как новое знамя, как знамя жизни, уже почти погубленной и в последний миг спасенной. Родители, рыдая, подбежали к соломону и получили в руки возвращенную воскрешенную дочь, меж тем как толпа рукоплескала, и немало было тех, кто, расчувствовавшись, не сдержал слез, а кто-то говорил, что вот это и было чудо, а о том, которое соломон сотворил в падуе, преклонив колени перед дверьми базилики святого антония, знать больше не хотели. И как будто еще чего-то не хватало, чтобы полнее развернуть драматический эпизод, о котором мы только что поведали, эрцгерцог вышел из кареты, подал руку супруге, помогая выйти и ей тоже, и оба вместе, рука об руку, направились к соломону, которого по-прежнему окружали горожане, продолжавшие славить его как героя дня — этого и многих последующих, включая и наши, нынешние, поскольку история слона, спасшего от верной смерти девочку, будет тысячу раз пересказываться и на тысячу ладов — приукрашиваться. При появлении августейших особ люди замолчали и расступились. На многих лицах читалось волнение, а иные еще блестели от недавно пролитых слез. Фриц слез со слона и ждал. Максимилиан остановился перед ним и взглянул ему прямо в глаза. Фриц склонил голову и обнаружил перед собой правую руку, открытую и протянутую в ожидании. Государь, я не смею, промолвил он и показал собственные ладони, грязные от постоянного соприкосновения со слоном, который, кстати сказать, был из них двоих почище, ибо погонщик уже и запамятовал, когда мылся-то по-настоящему, с ног до головы, слон же не мог пройти спокойно мимо ни одной лужи — непременно должен был поплескаться в ней. Но поскольку эрцгерцог не убирал руки, фрицу ничего другого не оставалось, как дотронуться до нее — обхватить своей грубой мозолистой ладонью ладонь выхоленную и изнеженную, какая бывает только у тех, кто сам даже и не одевается, и пожать ее. Тогда эрцгерцог сказал: Благодарю тебя за то, что сумел предотвратить трагедию. Моей заслуги здесь нет, ваше высочество, это все он, слон сулейман. Может быть, и так, но ты, я полагаю, в чем-то и помогал ему. Сделал, что мог, ваше высочество, на то ведь я и погонщик. Если бы каждый делал, что мог, мир, без сомнения, был бы много лучше. Если вы, ваше высочество, сказали так, значит, так оно и есть. Ты прощен, погонщик, и можешь обойтись без лести. Благодарю, государь. Добро пожаловать в вену, да будет она достойна тебя, тебя и твоего сулеймана, да будете вы оба счастливы в ней. И с этими словами максимилиан второй, ведя за руку эрцгерцогиню, вернулся к карете. Дочь карла пятого в очередной раз беременна.