сидит у подножья высокого холма. Поодаль лохматющая коза флегматично общипывала кустарник. Узкая, неровная полоса будто специально очищенной от камней и щебня земли, появляляясь из ниоткуда, шла наискосок… Тропа?! Незаметная, если не приглядываться специально, пересекая всю видимую ширину холма и исчезая временами за его краем (по всей видимости, огибая его по восходящей спирали), полоса каждый раз снова появлялась несколькими метрами выше, и складывалось впечатление, что по не крутому в общем-то склону проволокла своё тело гигантская змея, намотав на коническую возвышенность свой след-серпантин. Опасаясь спугнуть удачу, Март проследил эту дорожку – изгиб за изгибом, виток за витком – до самой вершины, где взгляд его упёрся в небольшую кособокую постройку, похожую на сарай.

«Жильё! Люди!»

Март вскочил и прямо поперёк петель до невозможности медлительной тропы поспешил наверх, к постройке. Только сейчас он ощутил, как гудят и дрожат от усталости ноги…

***

При ближайшем рассмотрении сарай оказался небольшой хижиной с плоской крышей. Построенное кое-как из сплетённых в щиты веток и когда-то обмазанное глиной (теперь значительно осыпавшейся), утлое жилище было окружено такой же утлой невысокой стеночкой, а по сути – валом камней, сложенных без связующего раствора, «наживую». Своей очевидной хлипкостью хижина напомнила Марту домик одного из трёх поросят, героев известной сказки. Однако ни поросят, ни какой иной живой души, помимо пасшейся под холмом козы, поблизости не наблюдалось.

«Возможно, внутри кто-нибудь есть? – предположил Март. – Та-а-к… – замешкался. – А где же вход?»

Обрывок истёртого ковра, что он принял поначалу за сохнувший на стене постройки половик, вдруг зашевелился, наружу высунулась рука и отвела обрывок в сторону. Из открывшегося проёма, пригнувшись, вышел старик.

Он был похож на засохшее дерево, обряженное в ветхое тряпьё, как иногда делают на фермах, чтобы отпугивать ворон или хищных птиц: три или четыре халата, наброшенных на тщедушное тело, перехватывал кушак с какими-то болтавшимися на нём мешочками и сплетёнными в неровные косицы шнурами, длинные тощие руки торчали из слишком коротких рукавов, и такие же ноги-палки, обутые в сандалии, виднелись из-под халатов. На голове старика было намотано подобие высокого тюрбана из тряпки когда-то оранжевого цвета (а может, и красного) – чудная конструкция напоминала накренившуюся от ветхости башню. Очень смуглое морщинистое лицо походило на засохшую прямо на ветке большую темноплодную смокву, которая лопнула поперёк косой трещиной рта, – а под трещиной прилип комок пожелтевшей пакли – пародия на бороду.

Старик смачно зевнул и потянулся со скрипом. Взгляд крупных, немного навыкате глаз-черносливин упал на Марта – и обитатель хижины застыл, раскорячившись. Теперь он совершенно точно походил на дерево-пугало. Охнув, старик проворчал что-то удивлённо и опустил руки. Выражение лица и подогнувшиеся в коленях ноги аборигена навели Марта на мысль, что тот готов задать стрекача, и он как мог постарался успокоить беднягу, заодно попытавшись расспросить о дороге к посёлку. Но либо Март слишком плохо владел местным наречием, либо сам старожил был чрезмерно ошарашен неожиданным появлением незнакомца, однако диалога не получалось – дедок лишь пялился на Марта и по-козьи жевал губами. Правда, и ретироваться не спешил.

Поняв тщетность своих языковых усилий, Март замолчал. Тогда старик хлопнул себя по лбу, залопотал что-то и, вцепившись в рукав куртки, потянул Марта ко входу в своё жилище. Март упёрся и предпринял было ещё одну попытку прояснить ситуацию, но вскоре плюнул и покорно последовал за хозяином хижины.

***

Внутри оказалось темновато, но старик убрал плетёный щит, прикрывавший окно, и Март смог, не напрягая зрения, разглядеть внутреннюю обстановку. Собственно, разглядывать-то было особо нечего: земляной пол с открытым очагом в центре, пара-тройка расползающихся от ветхости циновок возле, ларь в углу, изготовленный тем же способом, что и ставня (и явно той же рукой), да несколько поперечных жердей под низким потолком, на которых были развешены мешочки, какие-то веники и вообще не пойми что.

Старика будто прорвало – он балаболил не умолкая, и Март с облегчением понял, что всё-таки разбирает некоторые слова его речи. Слово за слово, и разговор пошёл. Диалект, на котором изъяснялся престарелый абориген, отличался от того, каким худо-бедно владел Март, но разница была не критична, и если разговаривать не очень быстро, то вполне можно было общаться. И в конце концов до Марта дошло, отчего так суетится хозяин: тот решил, что путник просит ночлега, и теперь, искренне опечаленный, сетовал на скудость обстановки и пищи.

Не переставая говорить, старик сунулся в ларь, и на циновке поновее, которой, видимо, не в первой было исполнять роль обеденного стола, появилась стопка лепёшек, кувшин, пара глиняных плошек и дурно пахнущий свёрток. Хозяин развернул тряпицу, и Март отшатнулся от специфически-резкого запаха, который источал большой сероватый комок. Из слов гостеприимного хозяина Март узнал, что это – сыр, по всей видимости козий.

Покончив с сервировкой стола, старик поглядел на Марта и задумчиво поскрёб в куцем пучке волос на подбородке.

– Хэм-м… – произнёс он. – Ночи в наших краях холодные… К тому же ты странно выглядишь. И пахнешь, – старик сморщил нос. – М-м-да-а… Но это поправимо!

Он снова полез в ларь – на этот раз глубоко, перегнувшись по пояс, – и вытянул отвратного вида шкуру. По знакомому амбре Март догадался – козью. Опасаясь обидеть хозяина, Март переборол брезгливость и натянул предложенное одеяние прямо поверх куртки, продев руки в широкие отверстия и неловко обхватив в талии снятым с потолочной жерди кушаком.

Старик снова поскрёб в бородёнке, но на этот раз от комментариев воздержался, – должно быть, вид чужеземца его устроил.

– Да ты садись, дорогой, садись! И кушай, кушай! – засияв приветливостью, он царским жестом простёр руки над циновкой с угощением. – Лепёшки не самые свежие, зато сыр – лучшего не сыщешь во всей округе!

Март не сомневался ни в том, ни в другом, если учесть вид лепёшек и то, что в «ближайшей округе» за целый день так и не встретил никаких признаков жилья. Он покивал благодарно и с натужной улыбкой уселся подле дастархана, лихорадочно соображая, как избежать некоторых сомнительных аспектов трапезы и при этом не обидеть наивного добряка-аборигена. В животе предательски заурчало.

– Кушай сколько сможешь: ты – гость! – торжественно, словно объявлял начало царского пира, провозгласил старик, и Марта поневоле передёрнуло. – А я присоединюсь позже, после заката. Сейчас я должен оставить тебя, чтобы вознести хвалу Создателю и Господину!

От сердца отлегло, и Март ещё раз – с неподдельнейшей искренностью! – поблагодарил щедрого хозяина за гостеприимство.

Старик вышел, а вскоре стихло и шарканье его сандалий по усыпавшей вершину холма щебёнке.