— Но когда вы обследовали тело, ваша первая мысль заключалась в том, что полковник сначала был оглушен, после чего ему был нанесен колющий удар. Так?

— Так, — согласился Марк.

— Мое впечатление таково, — продолжал Аллейн, — что на виске имеется рана с неровными краями, приблизительно три на два дюйма, а в середине — круглое углубление. Такой след мог бы оставить большой молоток с вогнутой ударной поверхностью — если бы только такая штука существовала. В середине этого углубления и расположено отверстие, которое, как мне показалось, могло образоваться от удара острым концом какого-то орудия.

— Да, — кивнул Марк, — вы точно описали внешний вид раны. Но, само собой, ранения черепа могут иметь самый причудливый вид.

— Вскрытие избавит нас от неясностей, — сказал Аллейн.

Взглянув на умное и удивительно благородное лицо Марка, он решил рискнуть.

— Послушайте, — произнес он, — глупо притворяться, что нас не интересует мистер Данберри-Финн. Меньше чем за час до убийства полковника Картаретта полковник и мистер Финн разругались в пух и прах. Каково ваше отношение к этому? Само собой, мой вопрос не для протокола. Что за человек этот мистер Финн? Вы ведь должны его хорошо знать.

Марк сунул руки в карманы и, насупившись, опустил глаза.

— Не так уж хорошо я его знаю, — ответил он. — То есть знаю-то я его с детства, но по возрасту он мне в отцы годится — так что студент медицинского факультета или начинающий врач никогда не представлял для него интереса.

— Ваш отец конечно, лучше с ним знаком.

— Да, как сосед по Суивнингсу и как сверстник. Но у них нет почти ничего общего.

— Вы, разумеется, были знакомы с сыном мистера Финна Людовиком?

— Да, — сдержанно ответил Марк и сразу же добавил: — Но не слишком хороша Он учился в Итоне, я — в Оксфорде. Он готовился стать дипломатом, а я оставил университет ради работы в анатомическом театре. Стал деклассированным элементом, — с усмешкой добавил Марк. — К слову сказать, мой дед был того же мнения и о вас, сэр. Вы ведь тоже переметнулись от него к лорду Тренчарду и с дипломатической службы ушли в полицию.

— Можно сказать, что и так, хотя это звучит куда более лестно для меня, чем для обоих моих боссов. Кстати, молодой Финн служил под началом вашего деда в посольстве в Зломце?

— Да, — ответил Марк и, словно бы ощутив, что излишне лаконичен, добавил: — Мой дед, как у нас говорится, был патриотом наших мест. У него были феодальные замашки, и он норовил окружить себя местными уроженцами. Когда Викки Финн поступил на дипломатическую службу, дед, как я понимаю, перетянул его к себе, чтобы приблизить Суивнингс к Зломце. О Господи, — спохватился Марк, — я, конечно, не хотел сказать, чта…

— Вы, наверное, помните, что молодой Финн пустил себе в Зломце пулю в лоб.

— Вы об этом знаете?

— Это должно было потрясти вашего деда.

Марк сжал челюсти и отвернулся.

— Да, конечно, — кивнул он.

Марк достал из кармана портсигар и, все еще стоя спиной к Аллейну, закурил Чиркнула спичка. Фокс кашлянул.

— Насколько мне известно, — продолжал Аллейн, — предстоит публикация автобиографии сэра Гарольда.

Марк спросил:

— Это Финн вам сказал?

— Да с какой же стати, — удивился Аллейн, — мистер Октавиус Финн должен мне об этом докладывать?

Наступило молчание, которое прервал Марк.

— Извините, сэр, — сказал он, — но я категорически отказываюсь отвечать на ваши дальнейшие вопросы.

— Это ваше право. Другое дело — мудро ли так поступать.

— Ну, — произнес Марк, — тут я сам себе судья. Вы будете возражать, если я сейчас поеду в амбулаторию?

Минуту поколебавшись, Аллейн ответил:

— Нет, конечна Всего наилучшего, доктор Лакландер.

Марк повторил.

— Извините, сэр.

И, озабоченно поглядев на обоих полицейских, вышел из комнаты.

— Дружище Фокс, — сказал Аллейн, — нам надо бы часика два поспать в «Мальчишке и Осле», но для этого не угодно ли вам будет отвлечься мыслями от медицинских сестер и обратить свое внимание на нижний левый ящик письменного стола, принадлежащего полковнику Картаретту?

Фокс поднял брови, подошел к столу, опустился на колени, водрузил на нос очки и принялся рассматривать ящик.

— Взломан, — констатировал он. — Недавно. Замок поврежден.

— Совершенно верно. На полу — щепки. Нож для разрезания бумаг, лежащий на столе, тоже поврежден, и отколовшийся от него кусочек лежит в этом пустом ящике. Взлом произведен второпях, неспециалистом. Мы опечатаем кабинет, а завтра пусть здесь поработает фотограф и пусть поищут отпечатки пальцев. Пальчики сестры Кеттл, мистера Финна и доктора Лакландера имеются на подписанных ими показаниях. Стаканы, из которых пили вино Джордж Лакландер и миссис Картаретт, лучше изъять и запереть здесь. Если нам понадобятся еще чьи-нибудь отпечатки, мы получим их утром.

Аллейн вынул из кармана носовой платок, положил его на стол и развернул. В платок были завернуты дешевые очки.

— А еще перед тем, как отправляться спать, — сказал он, — мы выясним, оставил ли мистер Данберри-Финн отпечатки своих пальцев на своих отнюдь не роскошных очках. И поутру, милый мой Фокс вы, если будете паинькой, услышите печальный и назидательный рассказ о молодом мистере Людовике Финне.

3

Китти Картаретт лежала на огромной кровати в стиле Якова I. Выйдя замуж, она пожелала, чтобы кровать обили стеганым бархатом персикового цвета, но вовремя остановилась, сообразив, что это сочтут безвкусным. Стремясь упрочить свое положение, она отказалась от этой идеи, но ночной столик, стулья и торшер выбрала все-таки сама. Теперь она с выражением отчаяния оглядывала свою спальню, и не лишенный воображения наблюдатель мог бы счесть ее взгляд прощальным. Подвинувшись к краю кровати, Китти увидела свое отражение в высоком зеркале. Опухшее от слез лицо выглядывало из-под розовой шелковой простыни. «Ну и вид», — пробормотала она. Тут ей вспомнилось, что она лежит теперь на той половине кровати, где прежде спал ее муж, и пусть даже при этом воспоминании ее сковало холодом, никто в Суивнингсе не расценил бы это как проявление искренней тоски по мужу. Недаром леди Лакландер говорила, что Китти — одна из тех редких женщин, которые на протяжении своей жизни так и не способны узнать, что такое подлинная привязанность. Теперь даже леди Лакландер трудно было бы объяснить, почему Китти плакала. Старой даме и в голову бы не пришло, что ныне Китти еще более одинока, чем прежде. Леди Лакландер решила бы, что Китти плачет просто от потрясения, с чем, конечно, трудно было спорить.

В дверь постучали, и Китти вздрогнула. Покойный Морис, со своей чудаческой старомодной деликатностью, всегда стучал, прежде чем войти,