Она не успела по-настоящему изумиться, как спасительный опыт, перешедший в инстинкт, заставил ее укрыться за неохватным стволом: приближались неведомые существа. Они напоминали тощеньких обезьянок и ловко передвигались по траве на четвереньках, выискивая что-то в зелени и молниеносным движением отправляя добычу себе в рот. Они прошмыгнули мимо девушки и выбрались из-под древесного полога на открытое место.

Осторожно перебирая руками по скрипучей коре, она сползла на землю и в узкую прорезь между травой и краем листвы принялась наблюдать за обитателями невестинских рощ, чьи черные силуэты были отчетливо видны на фоне багрового неба. На какой-то миг все они замерли, не то принюхиваясь, не то прислушиваясь, а потом разом выпрямились и, поднимая к небу тонкие, как веточки, руки принялись выплясывать незамысловатый дикарский танец, словно купаясь в потоках закатного света.

Теплая память приоткрыла ей ладони своих детских воспоминаний: так ее братья плясали в жаркий день под струями маленького искусственного водопада, украшавшего дворцовый сад… Но вот малолетние плясуны оставили свои забавы и принялись подбирать с земли камыш, помогая друг дружке, завершив сей труд, потянулись назад — неохотно, нога за ногу. Тот, что был повыше остальных, охапкой жестких стеблей приподнял край листвы (та зазвенела, точно кольчуга) и заботливо пропустил цепочку полуголых носильщиков. Теперь мона Сэниа разглядела, что на них были только набедренные повязки да какие-то темные обмотки на руках, от запястья до локтя; они понуро прошествовали мимо дерева, за которым пряталась их незваная гостья, и гут она с великим изумлением обнаружила, что связки сухой травы в их руках, попадая под темный древесный полог, наливаются янтарно-оливковым светом.

И не только это — оказывается, и кора дерева, за которым она скрывалась, и трава под ногами, и позванивающая листва над головой — все это испускало слабое свечение, не иначе как накопленное от щедрот неистового здешнего солнца,. Укрываться в этой диковинной роще было, выходит, не просто: она сама должна была со стороны выглядеть как темное пятно, Но цепко перебирающие босыми ножонками дикареныши, к счастью, по сторонам не глядели. Между тем принцесса почувствовала, что и ей не худо бы очутиться в одном купальнике: даже под легким платьицем пот так и стекал между лопатками… А, семь бед — один ответ.

Она поправила туго охватывающий ее шелковый пояс. Ничего страшного, ведь даже если ее и заметят, то она успеет исчезнуть прежде, чем изумленные хозяева рощи успеют взяться за оружие. Судя по всему, здесь уровень цивилизации вряд ли поднялся выше стрел и копий, а их полет так медлителен! Она тихонько двинулась следом за маленькими носильщиками.

И тут звонкий, восторженный фальцет разнесся по всей роще:

— Нилада! К нам нилада неприкаянная!

Разом воцарилась тишина — ни хруста веток, ни шелеста листвы.

— Да встречайте же! Я правду говорю! — чуть не плача, с отчаянием вопил мальчишка.

И тут разом грянул с десяток барабанов; ритм их был скорее призывен, чем тревожен, и казалось, что долетает он не издалека, а возникает вокруг, словно гремят древесные стволы. Сам возмутитель спокойствия тоже бросил свою ношу и теперь самозабвенно лупил ладошками по ближайшему дереву, отчего на коре сразу же проступали овальные черные пятнышки; впрочем, они тут же снова напивались мягким светом. Ритм множащихся барабанов стал пульсирующим, он накатывал, точно волна прибоя, и чуть стихал, чтобы дать пробиться возникшим откуда-то свирелям. В этом варварском оркестре было столько простодушного ликования, что у моны Сэниа не зародилось даже желания немедленно отступить и исчезнуть — впрочем, это она могла сделать в любой миг. Но сейчас было уже поздно: между деревьями появились первые робкие долговязые фигуры; пропасть у них на глазах значило убедить их в собственной инфернальности. В другой раз уже здесь не появишься…

По мере того как они приближались и мона Сэниа могла рассмотреть их в призрачно-туманном свечении, ее изумление непрерывно росло. Неудивительно, что это были только мужчины — навстречу чужаку, пусть даже женского пола, естественно выходить воинам; но исполненная скульптурного изящества, почти божественная красота их полуобнаженных тел не оставила бы безразличным пожалуй, даже неодушевленного серва. Они, в свою очередь, тоже глядели на нее с каким-то восторженным упованием, и она понимала, что теперь не в силах улететь, не узнав хотя бы, в чем заключается их обращенная к ней несомненная надежда.

Джасперяне никому не служат, это закон. Но иногда — помогают.

Только чем она может помочь этим… почему-то ей не хотелось даже мысленно произнести оскорбительное: варварам. Что она может сделать для жителей Невесты? О, проклятие, она ведь даже не подумала, как их называть. Невестийцы — длинновато… Невестяне… Невяне… Невейцы.

Сойдет.

Однако что же у них все-таки на уме? Хотя двигались невейцы все медленнее и нерешительнее, круг их неумолимо замыкался — а дальше-то что? И, точно отвечая на ее немой вопрос, шедший впереди всех седовласый Адонис опустился на колени и молитвенно протянул к ней руки:

— Выбери меня, луноокая нилада!..

Она с недоумением и некоторой досадой воззрилась на него: ее что, хотят впутать в какой-то шаманский ритуал? Это совершенно не входило в ее планы. Ей только хотелось взглянуть на этот мир со стороны, но отнюдь не становиться соучастницей первобытных обрядов. Да и выбрать кого-либо из этой толпы, почтительно преклоняющей перед нею колена, было бы затруднительно — все одинаково… ну пусть не одинаково, а каждый по-своему, но дьявольски хороши. Хотя и далеко не первой молодости. Только лепечут как-то по-детски: «Выбери меня… ну, пожалуйста, выбери… удостой…»

На помощь ей пришли барабаны — они зазвучали мерно и дружно, словно отмечая чей-то печатный шаг. И точно: из-за стволов деревьев показалась небольшая процессия, на этот раз уже состоявшая, как догадалась принцесса по длинным одеяниям ее участниц, из особ женского пола. Судя по распущенным седым волосам, девами их было бы назвать затруднительно, но все они были статны и величавы, насколько это позволяла худоба, как видно, присущая всему невейскому народу

Две из них без особых усилий несли фигурку божка со скрещенными руками и ногами, остальные — крошечные, пестро раскрашенные барабаны, подвешенные на груди. По мере того, как они приближались, коленопреклоненные мужи, елозя по траве, тихонечко отодвигались в стороны, освобождая проход. Мона Сэниа без малейшей тревоги ждала, что же будет дальше, хотя по всем правилам это представление, невольной участницей которого она оказалась, нужно было бы как-то тактично завершить.

Величавые матроны благоговейно опустили свою ношу прямо перед нею на светящуюся траву, и у нее появилось наивное желание потрогать миниатюрного идола — в самом деле, из чего он сделан: вырезан из дерева или вылеплен из глины?

Но выпуклые веки на морщинистом личике медленно поднялись, и мона Сэниа поняла, что перед нею — живой карлик. Правда, определение «живой» применительно к нему было весьма относительным: годы его, без всякого сомнения, давно перевалили за столетний рубеж, а окостеневшие руки и ноги утратили способность двигаться, уж он и сам, наверное, не помнил, когда. И, тем не менее, пергаментное личико носило следы того изысканного благородства, которое, родись он на Джаспере, выдавало бы принадлежность к одному из самых древних родов.