Средненькая девочка вроде миловидная, скромная, с конопушками и чем-то похожая на портрет Аурелии, но с таким безразличием в глазах, что почему-то в голову лезут мысли про вырождение рода, инцест и прочие генетические мутации, характерные для близкородственных связей. И другие близкородственные, теперь уже мысли: а не согрешила ли мадам Лемье дважды, прежде чем произвела на свет вот этих трёх фурий, крайняя из которых отправилась доедать королевские эклеры.

— Я, конечно, и не надеюсь, что с тебя будет толк, — тем временем, глянув на часы, висящие на цепочке и снова засунув их в карман, нарисовался рядом, хрен сотрёшь, папаша Лемье. — Но хочу напомнить тебе, что ты из рода Лемье, Катарина.

«А вот и король!» — отворачиваюсь я от Катькиного предка на распахнувшиеся двери. И словно повеяло свежим ветерком в затхлом воздухе этой гостиной. Вытянулась по струнке стража, замерли склонив голову слуги, когда уверенным шагом Георг Рекс Пятый пересёк зал. И бросив на меня быстрый и тревожный взгляд, остановился поздороваться с мадам Лемье.

— Ваше Величество! — приседает она в поклоне, как верноподданная. — Георг! — тепло обнимает его, как тёща. — Девочки! — прикрикивает на дочерей: одну, нехотя сползшую со стула, вторую, рассеянно присевшую: «Кто здесь?» и третью, припавшую на ногу так, словно она не поклонилась, а споткнулась.

Но и мадам Лемье не остаётся в долгу: старшую ущипнула так, что у той аж слёзы выступили:

— Ваше Величество! — взвизгивает Аста, склоняясь как следует.

Младшей — выкручивает ухо, в которое шепчет пару ласковых, явно обещая оставить обжору без сладкого. А на среднюю машет рукой. Ну, я сделала бы так же: что с бедняжки взять.

— И какие же обязанности возложены на меня как на наследницу… — «этого козлиного стада?» — отец? — продолжаю я свой разговор с папашей, не в силах оторвать глаз от мужа.

Знаю, от Катькиного мужа. Возражение принято. Но всё равно: до чего ж хорош! До спёртого в зобу дыханья. До ужаса. До неприличия. До колик в правом боку. Хорош до, после и лучше вместо этого собрания. Хорош сверху, снизу и особенно раздетый до трусов. И без трусов тоже хорош. До безобразия. Но сопящий рядом папаша портит нафиг все мои эротические фантазии.

— Конечно, представлять интересы семьи прежде всего, — поджимает он и без того тонкие губы.

— А в интересах семьи…? — делаю я многозначительную паузу, вытягивая из него то, что он там себе презрительно недоговаривает.

— Заботится о наших прибылях, а не поощрять всякий неумытый сброд, торгующий сырами на наших рынках. Сырами, молоком. Сбывающими по дешёвке шкуры своих недоделанных коз кожевенникам.

И я ничего не знаю про его «доделанных» коз, чем он их доделывает и тот «сброд», который видимо, живёт по ту сторону моста, но этот Отец Местной Демократии вызывает у меня стойкое желание оторвать ему яйца, чтобы детей он делать больше не мог. Всё равно что-то не очень, прямо скажем, у него получается.

— Серьёзно? — вроде как разглядываю я дорогое, новое сукно на его костюме и невзначай вытираю об него руку с остатками крошек с лица младшенькой. — А как же здоровая конкуренция? Антимонопольная политика? Ассортимент, в конце концов. Хочешь быть на этом рынке единственным? Диктовать свои цены? Вести нечестную борьбу, пользуясь связями?

— Вот о чём я и говорил, — отмахивается он. — Опять городишь свои бессмыслицы. Что у тебя за бардак в голове? А дальше что скажешь? Опять зимой будешь пугать? Вместо того, чтобы склонить мужа выбрать Империю, а не суверенитет, всё несёшь свою иномирную чушь. Надеюсь, хоть он тебя не слушает, — крестится этот козовод уже знакомым ромбом.

— Единственное, к чему я могу склонить своего мужа, так это к плодотворному сотрудничеству, скажем, в устной форме или задним числом, — натыкаюсь я на озабоченный вопрошающий взгляд Его Величества, который не может слышать о чём мы говорим, так как стоит далеко и его отвлекает мадам Лемье. Но то, что он беспокоиться о моём разговоре с отцом так очевидно. И так… щекочет где-то под ложечкой. Не знаю на счёт бабочек в животе, но какие-то букашки у меня по коже точно сейчас заползали. Он же за меня беспокоится, правда? Не за Катьку сейчас?

— И к чему это приведёт? — туповато моргает папаша, пытаясь уложить в своём заплывшем жиром мозгу мои замысловатые формулировки.

— Видимо, к наследнику, — хмыкаю я. Но добить его не успеваю.

— Ваше Величество, — расшаркивается он подошедшему королю. — Вы проявили столько снисхождения, терпения и сочувствия, не отрубив этой негоднице голову. Как несчастный отец покорнейше вас благодарю!

— Не стоит, господин Лемье, — сжимает он мою руку, пока папаша рассыпается в любезностях. — Это было не трудно.

— И всё же моя искренняя признательность и от главы семьи, что сожалеет об утрате здравомыслия у своей дочери. И от человека, что с глубочайшим почтением относится ко всему, что вы делаете. И от родителя, что глубоко скорбит о потере своей старшей дочери… — пробивает его на слезу.

— Нужна помощь? — тем временем обжигает меня горячее дыхание Георга.

— Я справляюсь, — сплетаю его пальцы со своими в складках платья. И если несколько минут общения с этим лицемерным козлом стоили мне того, как волнующе поглаживает Его Невозмутимое Величество большим пальцем мою руку, я готова болтать тут, стоя с ним рядом, хоть весь день.

— Столько, сколько вы делаете для нашей страны, — шмыгает мясистым носом мерзкий Катькин родитель. — Ваш неоценимый вклад в развитие…

— Это мой долг, — снисходительно кивает Мой Король. — Уверяю вас, господин Лемье, что благополучие вашей дочери и процветание моей страны — это главные мои заботы, — перекладывает он руки на мои плечи и слегка сжимает их. — Но прошу меня извинить, нам пора ехать. Ваша Милость, — подаёт он мне ладонь.

— О, мой король! — шепчу я, опираясь на его руку. Но ни один мускул не дрогнул на его лице на мой восхищённый взгляд.

— Нам предстоит трудный день. В карете ты будешь одна, но помни, что я… всегда рядом, — помогает он мне подняться в экипаж.

— А Барт? — вырывается у меня невольно. Где Барт? Ведь они «с Тамарой ходят парой», а теперь король оправляется в толпу народа без своего генерала? — Георг, Барт старый солдат и не знает слов любви, но он тебе предан…

— Я знаю, миледи, — закрывает Его Непрошибаемость за мной дверь кареты, опалив взглядом.

Таким знойным, пылким, жгучим взглядом, что я дымлюсь всю дорогу, пока экипаж, запряжённый шестёркой нарядных лошадей со мной на борту, не въезжает на мощёные улицы столицы.

Столица Абсинтии и герцогства — одноимённый город Литрум.

И это такой типичный Средиземноморский городок, что у меня ощущение, будто я где-нибудь во Флоренции, в Мадриде, в Нанте, в Базеле. В общем, путешествую по Европе без гида, потому что ни хрена не понимаю, и просто таращусь по сторонам на узкие улочки, теснящие друг друга каменные дома, говорящие вывески, нарядные витрины и разглядываю зевак, разглядывающих меня.