Никто не обращал особого внимания на графа, пока он пробирался между фургончиками; некоторые из них были ярко раскрашены на манер цыганских; на других было просто крупными буквами выведено слово «ЦИРК».

Вокруг было множество палаток, в воздухе стоял шум и гомон голосов, люди торопливо пробегали куда-то, мужчины тащили стойки и разные приспособления к «Большому куполу», лай собак смешивался с ржаньем лошадей, — в общем, царила обычная цирковая суета и неразбериха.

Граф шел оглядываясь, пока наконец не заметил Калисту.

Она разговаривала с женщинами, толпившимися у своих фургончиков; некоторые из них сидели на ступеньках, другие — на траве; на всех были яркие, расшитые блестками цветастые одежды.

Калиста уже сняла свою шляпку и черную полумаску, но еще не переоделась; на ней по-прежнему было ярко-красное, ослепительное платье для верховой езды, которое даже на расстоянии выглядело дешевеньким и кричаще-безвкусным.

Калиста что-то сказала, и женщины засмеялись. Граф отошел в сторону, опасаясь, что его могут заметить.

Он не хотел подходить к Калисте на виду у всех, опасаясь взволновать или напугать се.

Граф держался в тени, стараясь, чтобы его не заметили, не теряя Калисту из виду. Он увидел, как она отошла от группы женщин и направилась к маленькому, ярко раскрашенному фургончику, стоявшему немного в стороне от других, на окраине лагеря.

Последовав за ней, граф заметил Кентавра, который уже поджидал ее.

— Подожди, я сначала переоденусь, — сказала она лошади и скрылась в фургончике.

Та как будто поняла обращенные к ней слова, так как спокойно продолжала стоять у ступенек, только время от времени помахивая хвостом, чтобы отогнать надоедливых мух.

Граф тоже ждал, не сводя глаз с фургончика, но не приближаясь, желая прежде удостовериться, что ему удастся поговорить с Калистой наедине, и им никто не помешает.

Она появилась на верхней ступеньке, одетая, как показалось графу, в длинную, ярко-красную цыганскую юбку и белую блузку; на плечах у нее была накинута шаль.

Граф совсем уже было собрался подойти к ней, как появился еще один человек — высокий, худощавый мужчина в одежде клоуна; лицо у него было как белая маска, которую, точно рана, прорезал кроваво-красный рот.

— Позвольте, я расседлаю для вас Кентавра, chere?[11]— произнес он, обращаясь к Калисте.

Незнакомец говорил с сильным акцентом, и граф подумал, что он, вероятно, француз.

— Спасибо, Коко, — ответила Калиста, — но ты можешь опоздать — скоро твой выход.

— Я выступаю после Мандзани, — возразил клоун, — а вы же знаете — ах, Боже милостивый! — всем известно, как долго его вызывают; он без конца раскланивается после каждого своего выступления.

Калиста засмеялась.

— Он обожает аплодисменты! Просто жить без них не может!

— Он жадный, не правда ли? — заметил клоун. Калиста снова рассмеялась.

— Все мы любим, чтобы нас хвалили.

— Вы, chere, были merveilleuse ce soiri[12]— сказал клоун.

— Благодарю, Коко, — просто ответила Калиста.

Клоун снял с Кентавра седло и положил его за дверью фургончика.

Калиста освободила его от сбруи, и жеребец, радостно взбрыкивая, чтобы показать, что он совершенно не устал после представления, отбежал в сторону, туда, где трава была гуще и сочнее.

Из большого шатра донеслись крики и звуки оваций.

— Тебе пора идти, Коко, — настойчиво сказала Калиста.

Клоун, сообразив, что времени у него в обрез, повернулся и побежал, лавируя между палатками и фургончиками, придерживая на ходу свою высокую шляпу.

Спустя мгновение, как раз когда граф снова собирался выйти из своего укрытия, — показался еще один человек.

Поверх трико, расшитого блестками, на нем был накинут длинный, ярко-алый плащ, и граф сразу же узнал силача-тяжеловеса, которого только что видел на манеже.

Вид у него, когда он направлялся к Калисте, был довольно внушительный.

— Твое выступление сегодня имело необыкновенный успех, Мандзани, — заметила Калиста. — Аплодисменты доносились даже сюда.

— Мы оба имели успех, — ответил тяжелоатлет. Он говорил по-английски с легким акцентом, глубоким, низким голосом, в котором звучало такое неприкрытое хвастовство, что графу стало противно. Он сразу почувствовал неприязнь к этому человеку.

— Я хочу поговорить с тобой. Калиста покачала головой.

— Мне нужно отдохнуть. Разве ты забыл, что мы снимаемся с места сегодня вечером, после представления? Нам и так предстоит бессонная ночь.

— Я помогу тебе собраться.

— Ничего, я справлюсь сама. Спасибо.

— Но я хочу помочь тебе; ты же знаешь, я всегда хочу тебе помогать!

— Это очень любезно с твоей стороны, — возразила Калиста, — но я прекрасно могу управиться без посторонней помощи.

— Ни одна женщина не может обойтись без помощи мужчины! — воскликнул Мандзани. — Вместе мы могли бы добиться величайшего признания и славы! Мы бросили бы этот жалкий бродячий табор и поступили бы в большой, настоящий цирк! Нас примут там с распростертыми объятиями, и мы быстро поднакопим деньжонок — мы станем богаты, очень богаты!

— Очень мило с твоей стороны, Мандзани, что ты предложил мне все это, — ответила Калиста, — но, знаешь, я предпочитаю работать одна.

— А вот этого-то я тебе и не позволю сделать! Пока они разговаривали, граф, стараясь держаться за другими фургончиками так, чтобы остаться незамеченным, подходил все ближе.

Теперь ему слышно было уже каждое слово их разговора, и он заметил тень робости и неуверенности на лице Калисты.

— Ты поедешь со мной, — произнес силач, протягивая руки к девушке. — Ты будешь моей подругой, и нам будет хорошо, очень хорошо вместе!

— Нет! — воскликнула Калиста.

Она сделала шаг назад, как бы желая убежать в фургончик, но Мандзани, мгновенно оказавшись рядом, схватил ее за плечи своими голыми волосатыми руками.

Он притянул ее к себе, и она тихонько вскрикнула.

Выйдя из своего укрытия, граф решительно шагнул к ним.

— Стой! — сказал он повелительно. — Немедленно отпусти леди!

Калиста и Мандзани на мгновение застыли, молча, удивленно глядя на него. Затем, когда силач обернулся к графу, девушка тихо спросила:

— Как вы нашли меня?

Не отвечая на ее вопрос, граф подошел к ней и сказал очень ласково и спокойно: