Неужели она ведет себя так распущенно потому, что она , незаконнорожденная? Эта отвратительная мысль взорвалась у нее в голове, точно осколки вдребезги разбитого стекла.

Она попробовала справиться с нарастающим чувством растерянности, когда он взял ее на руки. Но времени у нее уже не было. Филипп отшвырнул с дороги платье и бросил ее на кровать.

Маргарет приземлилась на толстый матрас, и дыхание со свистом вылетело из ее груди; прежде чем она успела отодвинуться в сторону, Филипп уже оказался рядом. Его тяжелое тело пригвоздило ее к кровати. Она отчаянно извивалась в тщетной попытке спастись. Но все ее сопротивление, казалось, приводило только к тому, что она все больше ощущала его.

— Прекратите! — Щеку ее омыло жаркое, пахнущее бренди дыхание Филиппа.

Маргарет попыталась не обращать внимания ни на него, ни на странное требовательное ощущение, нарастающее в ней. Но когда он внезапно завладел ее губами, это стало уже невозможным.

Она ощутила вкус бренди, которое он, наверное, пил до того, как вошел в ее комнату. Но вкус этот отличался от того бренди, которое она когда-либо пила. Вкус этот походил на страсть, на наслаждение, на Филиппа, на…

Сдавленный стон вырвался у нее, потому что язык его проник ей в рот. От его движений по ее коже побежали мурашки. Ей было жарко. Она была сбита с толку, как если бы…

Задыхаясь, он принялся теребить ее губы, сначала слегка покусывая их, а потом проводя по ним кончиком языка.

Глубоко в ней что-то задрожало, когда Филипп обхватил ладонью ее обнаженную ГРУДЬ. Странное, настойчивое ощущение усиливалось, превращаясь в силу, на которую нельзя не обращать внимания. Инстинктивно она изогнулась, прижимаясь к его руке, в бессознательном стремлении усилить восхитительное ощущение.

— Вам нравится? — Голое Филиппа звучал почти самодовольно, но ей было все равно. Сейчас ей было все равно, лишь бы он не останавливался. Тело ее охватила неуправляемая дрожь, когда губы его оказались там же, где только что была рука, и он заключил ее тугой сосок в теплую пещеру своего рта.

— Филипп! — Она потрясенно задохнулась.

Маргарет обхватила его голову, чтобы оттолкнуть от себя, но ее обессилило ощущение его губ, ласкающих ее грудь. В глубине ее лона началось пульсирующее содрогание, отчего она пришла в неистовство. Она крепче вжимала пальцы в его голову и приближала его к себе еще больше, упиваясь ощущениями, о существовании которых и не подозревала.

Смутно осознала она, что его колено проскользнуло между ее бедер и раздвинуло их.

Первое ощущение беспокойства, возникшего на границе ее сильнейшего наслаждения, появилось, когда она почувствовала странность его горячей мужественности, трущейся о ее бедра с внутренней стороны. Беспокойство это резко перешло в панику, потому что Филипп внезапно бросился вперед и ворвался в нее.

— Нет! — задохнулась Маргарет; она извивалась, пытаясь освободиться. — Прошу вас, не надо! — Она толкала его в грудь, но с таким же успехом можно было пытаться оттолкнуть стену. Он, кажется, даже не заметил этого. Глаза его были странно пусты, словно он смотрел внутрь себя, на что-то невидимое.

Чтобы не закричать, Маргарет прикусила губу, но глухой стон вырвался из ее крепко стиснутых зубов, потому что он проникал все глубже и глубже. Наконец он обмяк на ней, издав звук, принятый ею за крик наслаждения.

Она не понимала, как мог он находить удовольствие в том, что только что сделал, тогда как для нее это было просто болезненно. Смысла в этом не было никакого. Единственное, что в конце концов обретало смысл, — так это завуалированные намеки подруг ее матери насчет ужасов супружеского ложа. Но в одном они ошибались. В ее супружестве не может быть таких преимуществ, ради которых стоило бы терпеть эту боль мочь за ночью до конца дней своих. Слава Богу, ей этого делать не придется. Эта мысль придала ей твердости. Как только Филипп проведет свой законопроект, она сможет вернуться в Париж, к Джорджу, к своей обычной жизни.

К счастью, Филипп скатился с нее, и она инстинктивно свернулась клубочком, словно это могло ее защитить.

Филипп покачал головой, словно пытаясь привести в порядок свои чувства, слишком опьяненный наслаждением, чтобы быть способным думать. Он смотрел на Маргарет в полной растерянности. Что же, черт побери, происходит? Взгляд его упал на пятно на белой простыне. Как могла она оказаться девственницей? Это совершенная бессмыслица. Она ведь жила с этим старым развратником! Если она не была его содержанкой, какие же тогда отношения их связывают?

Он поднялся с кровати и стоял, глядя на скорчившуюся фигурку; чувство вины и растерянность смешивались с удовольствием, которое он только что получил от ее тела. Сердитый румянец пылал на его худых щеках. Если бы он знал, он был бы осторожнее.

— Почему вы мне не сказали? — Вопрос выразил его растерянность.

Маргарет вздрогнула, уловив недовольные нотки в его голосе. Она понятия не имела, о чем речь. Что следовало ей сказать, чтобы остановить его? Воззвать к его натуре, хорошей в своей основе? Мысль эта показалась ей настолько несусветной, что она усмехнулась и тут же прижала к губам ладонь, пытаясь удержать смех. У нее было пугающее ощущение, что, начни она смеяться, уже никогда не сможет остановиться.

— Черт побери, женщина! — Филипп прикоснулся к ее плечу, но она отпрянула. Он отдернул руку, словно ее шелковистая кожа обожгла его, и направился — как был обнаженным — в свою спальню. Сильно хлопнув дверью, он хоть этим дал выход своей растерянности, а потом опустился в кресло, стоявшее у камина. Уставившись на искорки в камине, Филипп попытался разобраться в том, что произошло.

Он ласкал свою жену и обнаружил, что она девственна. Это казалось невозможным, но нельзя же усомниться в том, что очевидно. Маргарет не была любовницей Гилроя. И вообще ничьей любовницей она не была.

Несмотря на свое смятение, он сознавал, что чувствует глубокое удовлетворение от этого факта, хотя и понимал, что в действительности это мало что меняет. Пусть пока у Маргарет еще не было любовной связи, это не значит, что она не заведет любовника при первой же представившейся возможности.

Воспоминание о любовных подвигах Роксаны вспыхнуло в его голове, как костер. В первый же месяц их супружества она завела первую интрижку. Маргарет станет такой же.

Он схватил наполовину пустой графин с бренди со стола, стоявшего рядом с кроватью, плеснул в стакан и выпил жгучий напиток одним глотком. «Чего не излечить, то придется выносить», — напомнил он себе одну из самых любимых поговорок его няни. Но и теперь поговорка эта утешила его не больше, чем в те времена.

— В этом платье, миледи, вы прямо конфетка, — сказала Дейзи. — Синее вам очень идет.

— Спасибо. — Маргарет удалось улыбнуться молоденькой горничной. Это стоило ей больших усилий. Она была сбита с толку, неуверенна. И ей было очень больно.

— Будут еще какие-нибудь приказания, миледи?