Студенты Кёнигсбергского университета в форме корпорации «Тевтония» в зимнем семестре 1927/28 года

По окончании каждой песни председатель кричал: «Прозит». Ему отвечали: «Прозит» — и осушали стаканы. Вставал и кланялся пианист-аккомпаниатор, все кланялись ему в ответ. Входила девушка (типа официантки) и снова наполняла стаканы пивом.

С особенной торжественностью провозглашался тост, называемый «Саламандра», в честь какого-нибудь почётного гостя. «Теперь, — объявлял председатель, — мы разотрём Саламандру!» Все вставали, торжественно-внимательные, как полк на параде.

«Ad excitium Salamander!» («Да здравствует Саламандра!») — говорил председатель. — «Eins!.. („Раз!..“) (все быстрым движением тёрли дном стакана по столу) Zwei!.. („Два!..“) (стаканы опять стучали, описывая круг) Drei! Bibite! („Три! Пива!“)(все, залпом осушив стаканы, подымали их над головой) Eins!.. (пустые стаканы катились по столу, описывая круг) Zwei!.. (ещё раз) Drei!!! (все с размаху разбивали стаканы о стол и усаживались по местам)».

На этих пирушках случались и дуэли. Правда, шутливые: два товарища понарошку ссорились, выбирался судья, приносили две большие кружки пива, судья давал сигнал — и пиво исчезало в глотках. Тот, кто первый стукнет пустой кружкой о стол, объявлялся победителем.

Впрочем, всё это шалости холостяков. Серьёзная, обстоятельная жизнь начиналась для немцев со свадьбы.

Особо торжественно свадьбы справлялись в селе. Неважно, в господских имениях или крестьянских дворах. К событию готовились заранее. Забивали скот и домашнюю птицу, сооружали длинные столы. Вся родня помогала семье невесты варить, жарить и парить еду.

Накануне свадьбы колотилось очень много посуды. Считалось, что гора черепков — залог долгой и счастливой жизни молодожёнов. Особое внимание уделялось украшению — в виде цветочных гирлянд — свадебной кареты и «гостевых» телег. Утром накануне венчания жених подъезжал к дому невесты. Ему выносили хлеб-соль (совсем как в России), невеста встречала его в свадебном платье, с цветочным венком на голове и украшением из одной-единственной монеты.

Затем гости произносили поздравительные речи — перед входом в дом, на пороге, в комнатах, в хлеву… Везде молодым желали счастья и побольше детей. Все женщины, принимавшие участие в свадебной церемонии, украшали головы венками из цветов, а мужчины прикрепляли к одежде бант с широкой свисающей лентой.

Кстати, на Куршской косе использовались ещё и венки из еловых веток.

Собственно свадебные «прихваты» на селе были такими же, как и в России: молодожёнам кричали «Горько!», связывали их длинной лентой или полотенцем, воровали невесту и возвращали за выкуп…

Гости напивались и наедались за здоровье молодых так, что падали под столы и там засыпали. Благо свадьбы устраивались, как правило, в конце лета и самом начале осени.

В городе пышных церемоний не устраивали. Обряд венчания совершался либо в церкви, либо в каком-нибудь учреждении (к примеру, если жених и невеста окончили одну школу, священник мог обвенчать их в школьном дворе). Потом все ехали к месту проведения праздничного обеда. Веселились в городе не два-три дня, как на деревенских вольных хлебах, а гораздо скромнее: до вечера. А всё остальное, в принципе, как у нас…

Это уж точно. Насчёт «как у нас». В Калининграде сложилась парадоксальная ситуация: самые русские свадьбы — с православным обрядом венчания — оказываются в то же время и самыми «кёнигсбергскими». Почти все православные храмы (кроме церкви на площади Победы) — бывшие кирхи.

Мы, к примеру, венчались в Балтийском районе — в той самой кирхе, вокруг которой когда-то объединились прихожане Понарта… А потом она долгое время функционировала как спортзал «Шторм», пока в начале девяностых не приняла православие. Причём, надо отметить, приняла чрезвычайно удачно. Уцелевшие готические элементы в оформлении интерьера отнюдь не вступают в противоречие с иконами в золочёных окладах. А лики православных святых спокойно взирают со стен, сложенных из знаменитого кёнигсбергского кирпича.

А когда под этими сводами раздаётся многоголосое «Аллилуйя!», а потом под колокольный звон ты выходишь из красного — и по силуэту совершенно не русского — храма и двигаешься по узкой улочке, которая совсем ещё недавно (из детства помнится) была выложена серым булыжником… тем, довоенным, отшлифованным почти до зеркального блеска (это сейчас там асфальт), возникает такой эффект «дежавю»…

Короче, тому, кто не родился в Кёниге, этого не понять. Не дано, уж простите. Причастность к исчезнувшему, но растворённому в пространстве и времени миру осознаётся на подсознательном уровне. Потому что «рукописи не горят», а Атлантиды не исчезают бесследно.

Гуляя по Кёнигсбергу, нельзя не сказать о врачах и больницах великого «города-призрака». Не для того, конечно, чтобы сравнить былое с нынешним, — сравнение может оказаться отнюдь не в пользу современности…

А хотя бы для того, чтобы назвать имена врачей, записанных в скрижалях истории.

Это каким же надо быть доктором, чтобы имя твоё продержалось на этих самых «скрижалях» почти шесть веков! Всяко не просто «участковым» — чьи функции подчас сводятся к выдаче больничных листков и к грозному рыку «Следующий!».

Первый городской врач появился в Кёнигсберге в 1458 году. Это был доктор медицины Якоб Шиллинг Хольц.

В 1513 году Великий магистр Тевтонского ордена Альбрехт привёз придворного лекаря Иоганнеса Хорна, а в 1536-м в городе появился первый врач еврейской национальности Исаак Май.

А на Пасху 1541 года герцог Альбрехт пригласил для лечения своего тяжело заболевшего придворного советника очень известную личность — настоятеля Фромборгского кафедрального собора врача Николая Коперника.

В 1544 году был основан Кёнигсбергский университет, где работал первый профессор медицины Иоганн Плактомус. Лейб-врач герцога Альбрехта Андреас Аурифабер в то же время занимался исследованием лечебных свойств янтаря. (В современной альтернативной медицине использование в лечебных целях янтаря и янтарной кислоты считается весьма перспективным направлением.)

А в 1635 году в Кёнигсберге состоялась первая в Европе хирургическая операция на желудке. Городской хирург Даниэль Швабе разрезал брюшную полость крестьянину Грюнхуде, вскрыл желудок и… удалил проглоченный беднягой нож длиной 17,5 сантиметра!