Но есть существенные различия между этими явлениями, указывающие на то, что они дополняют, а вовсе не дублируют друг друга. В то время как разговорный язык изначально возник для обеспечения эффективного взаимодействия с небольшим числом людей, музыка представляет собой более массовый способ передачи информации. Но самое главное – музыка не ограничена описанием конкретных фактов или идей. Кроме того, музыка способна пробуждать эмоции, не вызывая воспоминаний: мы уже выяснили, что слух наименее зависим от контекста. Как красноречиво выразился известный невролог Оливер Сакс: «Музыка не имеет понятий и не делает никаких предположений. У нее нет власти материализовать что-либо. Она не имеет никакого отношения к миру».[192] Слова Дэвида Гурона еще более лаконичны: «Музыка никогда не сможет достичь однозначной ясности языка, а язык – абсолютной двусмысленности музыки».

Таким образом, язык и музыка – это две стороны одной медали, и обладание этой медалью – уникальная привилегия нашего вида. Музыка дает нам возможность ощущать жизнь ярче, отчетливее и многограннее, в то время как язык необходим для того, чтобы ссылаться на вещи, которые вы не можете обнаружить непосредственно с помощью органов чувств. Музыка поглощает, но не призывает немедленно реагировать, как прыжок с парашютом или рафтинг.

Однако если музыка погружает в состояние «здесь и сейчас», которое все же отличается от интерактивности, скажем, горнолыжного спорта, то, возвращаясь к нашей аллегории, насколько широко разойдется рябь на поверхности воды?

Но вы не обращаете внимания на все эти махинации своего мозга. Вы чувствуете лишь то, что Моцарт наполняет ваши уши, беспардонно овладевая сознанием, вызывая бурю ощущений в произвольной, нелогичной последовательности, в то время как глаза, руки и ноги существуют как будто автономно. Но внезапно что-то вторгается в ваше сознание. Ваш драгоценный внутренний мир, наполненный музыкой, теперь отступает на второй план – вы подошли к двери своего офиса.

Время музыки и неторопливых размышлений закончилось: теперь вы должны обратить свой взгляд вовне. Вы находитесь в громадной коробке из стекла и бетона и не испытываете прежних приятных эмоций. Вы садитесь за свой рабочий стол, идентичный дюжине других. Рутина накрывает вас с головой. Кажется, что рабочий день будет длиться вечность.

Мы проводим в среднем около восьми часов в день на работе,[193] поэтому рабочее место как нельзя лучше подходит для изучения влияния окружающей среды на человеческое мышление. Вероятно, никого не удивит тот факт, что в классных комнатах с естественным светом процесс обучения оказывается эффективнее, чем в условиях искусственного освещения, или что дизайн больничных палат может повлиять на скорость выздоровления пациентов. Но, несмотря на эти интуитивные находки, мы до конца не понимаем, как объяснить эти эффекты.[194]

Безусловно, это крайне важный вопрос. Воздействие различных стимулов на ваши органы чувств играет решающую роль в поддержании определенного состояния вашего мозга от момента к моменту. И для сознания важен персонализированный контекст поступающей информации (размер ментального камня, а также сила, с которой его бросают). И если размер камня соответствует долгосрочным локальным нейронным связям, которые, в свою очередь, обусловлены долгосрочным и стабильным состоянием среды, то окружение, в котором вы проводите восемь часов своей жизни ежедневно, будет иметь решающее значение для вашего сознания. Если даже бесхитростные крысы и мыши демонстрируют впечатляющие метаморфозы в условиях «обогащенной» среды – от состояния нейронов и биохимических показателей в их мозге до сложных структурных перестроек и, в конечном счете, поведения, – тогда какое влияние может оказывать рабочее место на такое сложное существо, как вы?

Парадигму экологического обогащения можно легко создать и использовать в экспериментах с лабораторными животными, но задача бесконечно сложна для людей, потому что окружающая нас среда чрезвычайно многогранна, мультисенсорна. Для аналогичного эксперимента было бы невозможно разработать полноценный «дифференциальный» сценарий. К тому же неэтично закрывать даже самых ярых добровольцев на длительные периоды в заведомо угнетающей среде для выявления отличий от влияния обогащенной среды.

К сожалению, невольными участниками такого «эксперимента» стали воспитанники румынских детских домов во времена жестокого режима Чаушеску. Из-за роста рождаемости, вызванного запретом на аборты и контрацепцию, в 1970-е и 1980-е годы прошлого века в приютах оказалось множество детей. Здоровые малыши росли вместе с инвалидами и психически больными, подвергались жестокому и пренебрежительному обращению, и это явно влияло на мозг – как на умственное, так и на физическое развитие. У многих наблюдалась значительная задержка моторного и речевого развития, коммуникативные навыки были очень скудными.[195] По результатам исследования румынские сироты в возрасте от двадцати трех до пятидесяти месяцев демонстрировали задержку психического развития, которая, что удивительно, не была связана с продолжительностью нахождения в приюте, возрастом при поступлении или весом при рождении. Чудовищные условия содержание и пренебрежение, казалось, превзошли по значимости любые другие факторы.[196]