— Может быть, может быть. Я бы не отказался от любезности этого давнего друга и в дальнейшем. До встречи, Иннокентий Викторович. Думаю, вы знаете, как меня найти.

— Я дам о себе знать, Дмитрий Петрович, когда у вас появится возможность снова получить взаймы у этого друга…

— Как считаете, он что-нибудь подозревает? — Восковое лицо, чем-то неуловимо похожее на лик молодого Горького. Те же усы, похожая прическа, глаза с прищуром, скромный пиджак.

Уже немолодой Сергей Васильевич Зубатов. После отречения царя в пользу своего сына он попросился на службу — снова. Почувствовал, что нужен, необходим сейчас стране. Зубатов боялся, что монархия может вот-вот рухнуть. Только Сергей Васильевич не ожидал, что его поставят главой петроградского отделения только-только образованной Службы имперской безопасности. Сейчас он разговаривал с одним из самых ценных агентов Службы, только что вернувшимся с блестяще выполненного задания.

Может быть, ему в голову и закрались какие-либо подозрения, но со временем они уйдут.

— Что ж, надо продолжать работать в этом направлении. Будем работать с удвоенной энергией: лично регент следит за успехами нашей работы! Вам выпала огромная честь!

— Благодарю, но я просто исполняю свой долг, Сергей Васильевич…

Солдаты были только-только от котла. Поев чечевицы и немного селедки, вспоминая с некоторым вожделением «сытное былое» — гречневую кашу с мясом, — построились в шеренги. Правда, со стороны этот строй уже не производил прежнего впечатления: одежда поношенная, сапоги просили каши, сумрачное выражение на лицах. Да и грязь повсюду…

Да-с, такой была вторая стрелковая бригада Северного фронта. Великий князь Николай Николаевич, скорее всего, пришел бы в ярость при виде этого, пожелал бы дать по морде, кому-нибудь из солдат, обругать начальника, заодно обкостерив офицеров. Но сейчас перед этим строем стоял не Николай Николаевич и не Рузский — сейчас перед ними стоял Лавр Георгиевич Корнилов. Это было второе его выступление перед солдатами.

— Я сомневаюсь, что еще кто-то не знает о подавлении мятежа в Кронштадте. Предавшие долг и честь Родины матросы, не нюхавшие пороха, не ходившие в атаку на германские окопы, не бившие немца, отказались воевать. Да они вообще воевали? Нет! Но пока вы все проливали кровь во имя своей страны и своих семей, эти изменники убивали своих офицеров — и понесли должное наказание. Весь мир узнает о том, как низко пали матросы Кронштадта, уподобившись зверям! С ними спелись и запасники батальонов столичного гарнизона. Они тоже не захотели воевать, ни разу не увидев вражеских окопов! Им плевать, как вам, русские люди, здесь тяжело! Они хуже немцев, они хуже изменников, они хуже людей! С такими у нас разговор короткий! — командным голосом вещал Корнилов, глядя на построившихся стрелков.

Позади Корнилова как раз затравленно озирались по сторонам окруженные караульными люди, человек сто. Некоторые из них, правда, с усмешкой, а то и с ненавистью смотрели на вещавшего Корнилова, на солдат, на свою стражу.

— Теперь всем трусам, дезертирам, предателям, которым захочется бросить своих фронтовых товарищей, предать царя и отечество, дорога в штрафной батальон. Такие люди будут искупать свою измену кровью. Германской. Или своей, — Корнилов особо выделил последнее. — И уж можете поверить, пощады к таким людям не будет никакой.

Гробовое молчание. Солдаты осознавали смысл нововведения. Начальство, похоже, хотело взять за горло фронтовиков. Только вот и тыловых надо было бы приструнить…

По этому поводу Лавр Георгиевич по прямому проводу сообщался с великим князем Кириллом. Операторы «Бодо» волновались, но все-таки отбивали сообщения с невероятной скоростью. Еще бы, такое начиналось-то!

«Северный фронт узнал о введении штрафных батальонов. Как предлагаете их использовать?» — выбивал в Пскове телеграфист.

«Посылать в авангарде. Позади необходимо оставлять нескольких пулеметчиков и надежные части. Любую опасность перемета на германскую сторону или бегства — пресекать. Штрафники должны понимать, что их единственная надежда — победить. Сейчас нужны жесткие меры», — последовало в ответ.

«Тыл необходимо менять. Ужасное состояние. Солдаты без сапог, проблемы с огнеприпасами и продовольствием. Овса и сена коням не хватает. Перебои с поставками топлива».

«Уже вечером по фронтам разойдется приказ о перемещении на должности снабженцев фронтовиков. В первую очередь — надолго потерявших боеспособность из-за ранений, но готовых работать на благо страны. Нужны стойкие люди, которые бы не поддались быстрому растлению тыла. Привлекайте беженцев для разгрузок эшелонов и доставки грузов. Вскоре будут вновь призваны на службу сотрудники Министерства внутренних дел и пограничной стражи, вышедшие на пенсию. Некоторое число будет направлено и для нормализации работы тыловых служб. Поддерживайте жесткую дисциплину везде. Особенно жестко относитесь к дезертирам и отказывающимся воевать, желающим замириться. К вам уже выехал для военной агитации Николай Степанович Гумилев. Вместе с ним будет несколько не менее ценных сотрудников Службы имперской безопасности. Окажите всяческое содействие. Верховный главнокомандующий Кирилл Романов».

Оператор «Бодо» в Ставке отер пот со лба. Да, интересно развивались события! Этот же телеграфист выбивал сообщения главнокомандующим фронтами перед отречением Николая.

— Ваше высочество, Псков ответил: «Все будет сделано. Обещаю, дисциплину восстановим. Всеми мерами. Жду Гумилева и жандармов. Главнокомандующий Северным фронтом Лавр Корнилов».

— Хорошо, — Кирилл кивнул. Он надеялся, что штрафбатов будет, создано не так много. Пока что туда попали только кронштадтцы и некоторые запасники гвардейских батальонов. Нужно было показать, что ждет всякого, кто пойдет против командира и царя, чтобы не допустить падения дисциплины. Конечно, без нормального снабжения и при бесконечном сидении в окопах боевой дух на должном уровне держать нельзя. Но что оставалось делать? Эту войну надо было закончить с победой. Иначе к чему миллионы погибших, раненых и пленных, которых в известной Сизову истории просто постарались забыть, обозвав эту войну «империалистической»…

Вечером прошлого дня Николай Степанович Гумилев попросил главковерха его принять.

Поэт был сильно взволнован, на его лице угадывалась напряженная работа мысли: сомнения, размышления, надежда, боязнь, стеснительность и многое, многое другое.

— Николай Степанович, судя по всему, вы пришли просить не назначать вас главой Осведомительного агентства? — иных причин для столь странного визита и усталого вида Гумилева Сизов придумать просто не мог.

— Да, вы угадали. Я думаю, что мне не справиться с работой. Мне не хочется сидеть где-то в Петрограде на крыше напротив Таврического дворца, зачитывая «Незнакомку» снова и снова, когда вокруг кипит, бурлит жизнь! Для меня более привлекательна работа в какой-нибудь дивизии или полку. На передовой. Именно там, а не в кабинетах, жизнь, я могу ощутить ее биение, я там нужен. А не в качестве главы аппарата чиновников, которым не под силу стать поэтами, и поэтов, которым ненавистна мысль стать чиновниками.