За упрямством Марка проглянул страх.

– Ты – зло, – буркнул он. – Знаешь об этом?

Я кивнул, хотя слово «зло» обычно приберегал для виновных в геноциде.

– Если я дам тебе ответ, ты перестанешь звонить и приходить сюда? Даже если тебе не понравится услышанное?

Мне уже не понравилось услышанное, но я не дал прорваться своему раздражению и бесстрастно отозвался:

– Я как приходил в «Стрэнд», так и дальше буду приходить. Но я перестану звонить сюда и обещаю обходить информационную стойку стороной, если увижу за ней тебя. Если же ты будешь работать на кассе, будь спокоен, к твоей кассе я не приближусь. Тебя это устроит?

– Огрызаться совершенно ни к чему.

– А похоже на то, что я огрызаюсь? Если хочешь преуспеть на книжном поприще, советую научиться отличать огрызания от метких острот. Это разные вещи.

Я вытащил ручку и протянул ему руку:

– Пиши адрес, и на этом мы разойдемся.

Марк взял ручку и, нарочно надавливая на стержень, записал адрес на внутренней стороне моей руки.

– Спасибо, сэр. – Я подхватил сапог. – Как-нибудь замолвлю за тебя словечко мистеру Стрэнду!

Когда я шел по проходу назад, мимо моей головы просвистел трактат об американских военно-морских злоключениях. Я оставил книгу на полу – пусть ее поднимает тот, кто пулялся.

Признаюсь честно, мне хотелось вымыть руку. Не из-за почерка Марка, писавшего, как курица лапой. Такие каракули больше подошли бы приговоренным к казни преступникам, нежели книжным клеркам. Нет… не из-за почерка, который хотелось стереть, а из-за информации, содержавшейся в этой писанине. Поскольку в ней заключался ключ ко встрече с Лили, а я не был уверен, хочу ли вставить его в замок.

Меня тревожили слова Софии: действительно ли Лили – образ в моей голове? И если да, то не разочарует ли меня реальность?

«Нет, – уверял я себя. – Послания в записной книжке оставляла не выдуманная мной девушка. Нужно верить её словам. Они говорят сами за себя».

* * *

Я позвонил в дверь. Тембр разнесшегося по особняку звонка был таким, что показалось: сейчас на порог ступит дворецкий. С минуту царила тишина. Я переложил сапог из руки в руку, раздумывая, позвонить ли еще раз.

Обычно я не столь спокоен, но сейчас вежливость одерживала редкую победу над целесообразностью. И наконец я был вознагражден донесшимся из-за двери шарканьем и звяканьем замков и запоров.

Дверь открыл не дворецкий и не служанка. Дверь открыла смотрительница из музея мадам Тюссо.

– Я вас знаю! – вырвалось у меня.

Пожилая женщина пристально меня оглядела.

– А я знаю этот сапог, – отозвалась она.

– За тем и пришел!

Понятия не имею, помнила меня эта женщина или нет, но она распахнула дверь пошире и пригласила меня внутрь.

Я почти ожидал увидеть на пороге восковую фигуру Джеки Чана. (Другими словами, я ожидал, что она берет часть работы на дом.) Однако вместо этого я словно шагнул в дюжину разных десятилетий одновременно: прихожая полнилась антикварными вещами, и ни одна из них не была сделана после 1940 года. Возле двери стояла подставка, заполненная зонтами – их было не меньше дюжины, и каждый с деревянной изогнутой ручкой.

Женщина поймала мой потрясенный взгляд.

– Никогда раньше не видел подставку для зонтов? – надменно спросила она.

– Да нет, просто пытался представить ситуацию, в которой одному человеку потребуется сразу двенадцать зонтов. По-моему, даже неприлично иметь столько зонтов, когда у кучи людей нет ни одного.

Смотрительница музея кивнула, затем спросила:

– Как вас зовут, молодой человек?

– Дэш.

– Дэш?

– Сокращенно от Дэшил, – пояснил я.

– Понятно, – безразлично отозвалась она.

Я прошел за ней в гостиную, которую иначе как комнатой отдыха не назвать. Шторы были настолько плотными, а мебель настолько древней, что мне так и чудились борющиеся в углу на пальцах Шерлок Холмс с Джейн Остен. Тут не было особенно пыльно или накурено, но на дереве остался след от карточных каталогов, а на тканях – следы вина. Пахло старыми денежными купюрами. По углам и у камина стояли скульптуры высотой по колено, с переполненных полок смотрели вниз книги – точно старые профессора, слишком уставшие, чтобы говорить друг с другом.

Я почувствовал себя почти как дома.

Женщина сделала приглашающий жест, и я опустился на канапе.

– Лили дома? – спросил я.

Она села напротив меня и рассмеялась.

– А откуда тебе знать, что я – не Лили?

– Мои друзья видели Лили и, хочется думать, не скрыли бы от меня ее возраст, будь ей восемьдесят.

– Восемьдесят?! – в притворном ужасе воскликнула женщина. – К твоему сведению, мне ровно сорок три и ни годом больше.

– Со всем моим уважением, – отозвался я, – если вам сорок три, то тогда я еще эмбрион.

Она откинулась на спинку кресла и оценивающе уставилась на меня, словно обдумывая покупку. Ее волосы были туго стянуты на затылке, и под ее цепким взглядом я тоже чувствовал себя скованным.

– Серьезно, где Лили?

– Я должна разгадать твои намерения, чтобы понять, позволять ли тебе вести шуры-муры с моей внучкой.

– Уверяю вас, у меня нет на уме никаких ваших «шур» и «мур». Я просто хочу встретиться с ней. Лично. Понимаете, мы…

Женщина подняла руку, прерывая меня:

– Я знаю о вашем эпистолярном флирте, который целомудрен и прекрасен… пока он целомудрен и прекрасен. Я задам тебе несколько вопросов, но прежде спрошу: хочешь чаю?

– Зависит от того, какой у вас чай.

– Да ты сама скромность! Как насчет «Эрл Грей»?

Я покачал головой:

– На вкус как опилки.

– «Леди Грей»?

– Не пью напитки, названные в честь обезглавленных королевских особ. Это как-то… безвкусно.

– Ромашковый чай?

– Все равно что чай из крылатых насекомых.

– Зеленый?

– Вы шутите?

– Ни в коем случае, – серьезно кивнула женщина.

– Вы видели, как корова жует траву? Жует, и жует, и жует. Так вот, пить зеленый чай все равно что целоваться с коровой, которая сжевала тонну травы.

– Мятный чай выпьешь?

– Если только насильно.

– «Английский завтрак»?

Я хлопнул в ладони:

– Вот это уже другой разговор!

Женщина не сдвинулась с места.

– Боюсь, он закончился, – заявила она.