Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот ты и дома, — произнес, развернувшись у ее ворот, Бочкин. — Спокойной ночи. А я поехал.
— Ты же хотел ночевать…
— Да не могу я у вас ночевать, Валентина! — рассердился вдруг Бочкин. — Неужели ты не понимаешь? Люблю я тебя, всю жизнь люблю! — Голос у него сорвался, в нем звучали обида и боль, такие боль и обида, что Валентина, уже спустившись с подножки, на миг окаменела. Бочкин в отчаянье тряхнул головой, нажал на газ. Машина, рыкнув, нырнула в темноту.
Валентина прислушивалась к удаляющемуся рокоту мотора, все еще не придя в себя. Так вот оно что, оказывается, вот оно что…
— Я думал, у тети Даши ночуешь, — встретил ее на пороге Владимир. — Фортова сказала, что ты задержишься. На чем добиралась?
— Бочкин привез.
— И ты отпустила его в такую непогодь обратно?
— Разве его удержишь? Я очень устала, Володя, А-а, чай у тебя горячий. Выпью чаю — и спать.
Она легла, плотно закутавшись в одеяло, надеясь, что, согревшись, уснет, успокоится, и не могла уснуть, не могла успокоиться. Видела перед собой вспыхнувшее болью и гневом лицо Бочкина. И другие лица видела — те, давние, взгоренские… трудно ей тогда было. Очень. И все-таки хорошо!
10
В тот вечер, после всего пережитого, пригретая и обласканная Аксеновыми, Валентинка твердо сказала себе: «Никаких слабостей. Никаких Сашек». А проснувшись, прежде всего вспомнила Сашку, пьяные, дикие его слова…
Еще только занимался рассвет. Не зная, куда себя деть, Валентинка заглянула в свой класс. К ее удивлению, там сидел Юра Волков, что-то писал. Заметив Валентинку, поспешно сунул тетрадь в парту.
— Работай, Юра, я не буду мешать, — хотела она уйти.
— Нет, погодите. — Юра вытащил тетрадь из парты, отвернувшись, ткнул в руки Валентинке. — Я вот… все пробую. Вас ругать станут за меня, если не кончу четвертый класс.
— Что я, тебе самому это надо, Юра. — Валентинка открыла тетрадь, вновь чуть не ойкнула вслух при виде нескладных Юриных каракулей.
— Знаю, что больно худо, — сказал он. — Я бы стал учиться… Одолею ли?
— Я помогу, Юра. Ты только захоти по-настоящему, во всем тебе помогу. И после уроков, и вечером, — прижимая к груди тетрадку Юры, горячо сказала Валентинка.
Словно счастливая волна подхватила Валентинку, все в это утро казалось ей необыкновенным: и ученики, которые, хоть и баловались, все же как-то слушали и понимали ее, и Паша Виноградов, который, как выяснилось, совсем не умел читать вслух. Между тем в журнале у Паши по чтению стояла оценка «три». И еще несколько мальчиков недалеко ушли от него…
— Ничего не понимаю, — слушая их запинающееся бормотание, недоумевала Валентинка. — Вы на самом деле не можете? Или обманываете меня?
— Она свинарник заставляет чистить, дрова пилить. А у меня мамке неможется, дома помогать надо. Не разорваться! — нехотя сказал Виноградов.
Валентинка смущенно отвела взгляд: просто немыслимое какое-то положение! И это — об учительнице…
По дороге промчались одноконные санки, в них сидел Лапников, в черном полушубке с выпушкой, в серой каракулевой шапке, красный, злой. «Жаловаться к директору едет, — подумала Валентинка. — И пусть».
— Продолжим урок, — сказала она спокойно, теперь уже понимая, что лишь ровное обращение с детьми, лишь уверенное спокойствие способны спасти ее во всяческих школьных передрягах.
Вскоре в дверь заглянула тетя Настя:
— Валентина Михайловна, директор зовет.
Она вошла, готовая ко всему. Возле директорского стола действительно сидел, набычив голову, Лапников. Александр Борисович, закинув руки за спину, шагал взад и вперед по комнате. При виде Валентинки схватил лежавший на столе, кусок обоев, развернул. Крикнул как мог, грозно:
— Это что такое, я вас спрашиваю?
— Стенгазета, — ответила Валентинка, не очень-то веря в сердитый тон директора.
— Вижу, что стенгазета. И не смейтесь! Я вам хихикать не позволю! — на самом деле вспылил директор, хотя Валентинка и не думала смеяться. — Откуда вы взяли эту клевету? — ткнул пальцем в ярко раскрашенную карикатуру. — Про разбазаривание сена и прочее?
— Это не клевета, проверенный факт.
— Знаем, кто и как проверял, — ехидно сказал Лапников. — С пьяных глаз вашему хахалю что угодно могло померещиться. Только вам стыдно ему Подпевать, вы же педагог!
— Подпевать? — чуть не задохнулась от возмущения Валентинка. — Это я подпеваю?
— Вы не имели права проверять! — опять грозно рыкнул директор. — Тем более позорить человека без должных доказательств! Если бы с вашим отцом так поступили, как бы вам понравилось?
— Моего отца убили кулаки.
— Гм, — растерянно кашлянул директор и сел. Лапников, особенно громоздкий в толстом своем полушубке, свернул злополучную газету в трубку, пошел к двери.
— Ну, ну! — сказал угрожающе. — Попомним, дорогие товарищи! За нами не пропадет! — зло хлопнул дверью.
— Видите, что вы натворили? — расстроенно упрекнул директор. — И чего суетесь, кто вас просит? Тогда, в сельсовете, сейчас… — Осев на стуле, вдруг прижал обе ладони к сердцу, лицо его стало иссиня-бледным, глаза застыли, потухнув… Перепуганная Валентинка выскочила в коридор, где была тетя Настя:
— Александру Борисовичу плохо! Воды, тетя Настя, воды!
— Не вытерпливает он этого пробивалу, нехристя, — запричитала, бросив веник, техничка. — Запугал навовсе Борисыча: дров не дам, карасину не дам, ничего не дам! Будто один тут командует! Беги, Валя, за Марьей Тихоновной, она одна знает, как отхаживать дилехтура, беги!
…Собираясь спать, Валентинка вспомнила, что назавтра ей нечем топить печку. Дров в школе было достаточно, дядя Семен недавно сгрузил возле сарая сухие бревна: сельсовет, а вовсе не Лапников, купил где-то в деревне для школы старый сруб взамен заготовленных прежде дров на лесном участке в Запани. Пилили дрова старшеклассники, им помогали дядя Семен и тетя Настя. Для своих квартир учителя готовили топливо сами.
Обычно Валентинка пилила вдвоем с Катей. Сейчас Катя в городе, на семинаре. Тетю Настю просить неловко: и так устает. Придется самой. К счастью, на улице лунно, светло как днем. Валентинка, надев куртку, отправилась в сарай. Пилу дядя Семен всегда вешал на стену у входа. Тут же был воткнут в тяжелый чурбан колун.
Выбрав бревно покороче, Валентинка взвалила его на козлы; придерживая одной рукой полотнище пилы, другой потянула за ручку. Главное, сделать надрез, потом пойдет. Скоро зубья пилы въелись в дерево, пилить стало легче. Отрезав кругляш, села отдохнуть. Никогда не приходилось Валентинке пилить дрова в одиночку, никогда прежде не осмелилась бы она сидеть одна ночью в пустом сарае. А ведь нисколько не страшно. Сквозь