Затем с 18.00 до 20.00 шла короткая двухчасовая вахта, благодаря чему матросы каждой вахты не находились в одно и то же время на палубе. Эту двухчасовую полувахту матросы именовали «хитрой вахтой». В то же время ею обычно командовал сам командир, поэтому ее еще порой именовали «адмиральской». С 20.00 опять шли своим чередом обычные четырехчасовые вахты. Иногда в зависимости от обстановки, климатических условий продолжительность вахты решением командира могла меняться от 2 до 5 часов. Кстати, скользящий или сдвигающийся график вахт был принят только у военных моряков. В торговом парусном флоте смены были, в основном, постоянными и назывались «стоячими». Для удобства каждая из них имела свой цвет, соответственно, первая — красный, вторая — синий, третья — желтый.

При хорошем ветре и относительно спокойном море дежурная вахта находилась на верхней палубе в готовности, в то время как свободная занималась корабельными делами или отдыхала. При общих авральных работах наверх вызывались все вахты. В холодную погоду вахту могли сократить до двух часов. Если ветер был попутный, то вахтенные матросы могли и отдохнуть. Намного хуже было, если ветер был противный, тогда идти вперед парусное судно могло только с помощью лавировки для захвата касательного ветра в паруса. Занятие это было не только чрезвычайно утомительным, но и физически трудным, так как приходилось за вахту подниматься на мачты до десятка раз. Если же погода была холодна, а ветер был свежий, это выматывало матросов до полного изнеможения.

Из воспоминаний А. де Ливрона, совершившего в начале 60-х годов XIX века кругосветное плавание на корвете «Калевала»:

«Время наше в море распределялось на службу и занятия так же, как и на всех военных судах настоящего времени. К 8 часам утра все обязательно выходили наверх, чтобы присутствовать при церемонии подъема флага. Для тех, которые стояли ночью на вахте, исключений не делалось. За опоздание "к флагу" всегда нагорало. До 8 часов уже почти все успевают напиться чаю. Тут обыкновенно рассказываются разные приключения на ночных вахтах и всякие новости из судовой жизни. Для постороннего лица все это могло бы показаться крайне неинтересным, а нас это занимало: сообщалось, какие паруса несли ночью, кого встретили, что происходило на вахте того или другого вахтенного начальника... В тропиках учений не было, но офицеры, стоявшие с 4 до 8 часов утра на вахте, в 9-м часу выходили наверх, вооруженные собственными секстанами, и вместе со штурманами брали высоты солнца для определения по ним долготы места корвета. Другие занимались английским языком или же читали книги из судовой библиотеки, а те, у которых были какие-нибудь служебные дела по судну, уходили в палубу или наверх. Перед полуднем опять многие выходили с секстанами для поимки близполуденных высот солнца для определения широты места. В момент прохождения солнца через меридиан старший штурман громко выкрикивал слово "полдень", и на баке тогда вызванивали в судовой колокол так называемую "рынду" — двенадцать раз по три звонка. При этом часовой у денежного сундука поворачивал висевшие у него над головой под бимсами песочные склянки — одну получасовую и одну четырехчасовую.

Перед обедом все обливались водой. Команда получала свой обед ровно в 11 часов, а офицеры обедали в полдень. Конечно, и у нас существовал обычай торжественной подачи командной пробы через все градации старшинства, а также традиционный хоровой свист к "вину". В жарком климате некоторые из команды не могли выпивать полагавшейся им чарки водки и получали взамен этого деньги. Бывали же, впрочем, и такие, которые сильно пьянели от своей чарки и потом весь остаток дня ходили, ничего не соображая, как шалые мухи. По воскресным и праздничным дням капитан и гардемарины обедали в кают-компании, а вахтенные офицеры, отстоявшие вахту с 8 часов до полудня, приглашались в будни к капитанскому столу. После обеда опять все принимались за какое-нибудь дело или иногда группами собирались в чьей-нибудь каюте и вели там дружескую, задушевную беседу. Редко кто спал после обеда; этого у нас не было в заведении. Даже не ложились и те, которые стояли ночную вахту; пожилых ведь у нас не было, а самый старый по годам был доктор, да и ему было только 28 лет. Около 5 часов вечера вестовые зажигали в кают-компании лампы, а в 7 часов подавали ужин и чай. Интересная болтовня часто затягивалась до полуночи, но в хорошую погоду большинство обыкновенно проводило время наверху. На юте нам разрешалось и присесть».

Отметим, что у российских офицеров считалось недопустимым прибытие на дежурство позднее последнего удара четырехчасовой склянки. При этом признаком хорошего тона на русском парусном флоте считалось прибытие офицера для заступления на вахту на 3 — 5 минут ранее положенного срока. За это время он успевал уяснить текущую остановку, а потому смена вахты проходила гораздо быстрее, что было весьма приятно сменяющемуся.

Из воспоминаний адмирала В.С. Завойко о его кругосветном плавании в 1837 — 1839 годах на корабле Российско-американской компании «Николай»: «Настало время однообразия, качания и скуки. Все одно и то же: только море, то же небо, те же лица, те же звезды и занятия… В 4 часа дудка сигналит "Первая вахта, на вахту!” И когда ее пронзительный свист дойдет ар сонных ушей, невольно скажешь: "Проклятая! Хоть бы часок опоздала!” Но встрепенешься, выйдешь… рассудок вступит во владение кораблем, войдет в движение волн, ветров, облаков и звезд, и шестичасовая вахта пройдет, как час Проведенный со старыми друзьями. В 8 часов смена. Но прежде, чем спустишься в каюту, еще несколько раз… поймаешь в воде солнышко… Спустившись в каюту, пьешь чай и кофе, полчаса со своими собратьями, говоришь, о чем попадется. А о чем? Да, например, хоть о той же суете сует и мыльных пузырях, которыми на твердой земле занимаются. Иногда вид на открытое море, где по временам вьются за кормой корабля касатки или бегают на раздолье зайчики, подает повод в беседе очень занимательной. О чем ни начнешь толковать, все годится для разговора, когда рот и язык наполовину уже заняты… Потом мы начинаем вычислять и каюта превращается в школу Пифагора, по крайней мере по безмолвию. Приходит полдень. Все выбираются наверх и ну смотреть на солнце, когда оно остановится в своем течении. Ловим, ловим, вдруг у каждого ловца раздается восклицание: "У меня 0, 0, 0!" И все заспешат, и каждый ужасно торопится, зароется в таблицы, зачертит, забросается… беда, если тут у кого-нибудь сломается карандаш! Отстающему кажется, что он никогда не терял столько времени, как в эту минуту; эта безделица может взбесить, как будто теряешь все на свете, точно так же, как на берегу, когда, например, одеваешься в караул, а денщик не несет кивера. Но вычисление готово; всякий несет свое капитану и всякий доволен, что догнал остальных и что его вывод… около других. По окончании этой церемонии обыкновенно пройдет уже склянка и наступит моя вахта с первого; я принимаюсь дотягивать шкотики, раздергивать белении и прочее. Как водится. Ходишь, ходишь, бьет четыре склянки; зовут обедать. Если ничего не предвидится особенного, так и вахтенные сменяются, и он садится за стол вместе с прочими. Обед продолжается час; после чего, если еще что не помешает, сидим еще склянку за кофе и сигарой, и в это время барон играет что-нибудь на фортепиано. С 6 часов, когда смена с вахты, два часа до чаю посвящаются на веселье: кто во что горазд; а после, в 8 часов, напившись чаю, ложимся спать. Пока в 12 часов опять не засвистит роковая: "На вахту!" Таким образом, проходит моя жизнь со дня на день… Для себя остается в сутки полтора только часа пред обедом, которые и должен употреблять, как знаешь, для всех своих занятий… Воскресенье отличается и у нас от будней, и у нас бывает в этот день своего рода развод. К 9 часам утра команда одевается в чистое белье, офицеры в мундиры и начинается развод. "Смирно! Свистать всех наверх, повахтенно во фронт, с койками". Матросы выходят, каждый со своей койкой, на верхнюю палубу и становятся во фронт, держа койку у левой ноги. Когда фронт готов, я — дежур-майор, осмотрю, все ли в исправности, и докладываю капитану: "Команда во фронт!" Выходит капитан, я командую: "Фуражки долой!" Капитан кричит: "Здорово, ребята!" И идет по фронту, спрашивая: "Всем ли довольны? Сполна ли провизия?" Между тем осматривает, в чистоте ли и опрятности люди и их постели. Когда все это кончится, командуется: "Направо! Левое плечо вперед, марш!" После этого развода мы идем молиться Богу, и день оканчивается, как обыкновенно…»