Спорить, однако, не приходилось.

Между тем до него продолжали доходить слухи о том, что в кругах коллекционеров время от времени появляются люди, осторожно наводящие справки о его персоне, а также о причинах его длительного отсутствия. Разумеется, он не был настолько наивен, чтобы полагать, что все утихнет само собой, но и бесконечно эта осторожная паучья охота продолжаться не могла. Со временем наверху жадный интерес к его собранию поугаснет, и он сможет вернуться к прежним занятиям. Наилучшим решением было бы исчезнуть из Москвы еще на пару месяцев, передоверив кому-то из самых надежных довести до логического завершения историю с «кружевницами».

Это можно было поручить Дмитрию — получение денег, отслеживание кондиций и количества продаваемого, соблюдение условий в отношениях с мастерами, курьерами и посредниками. Митя тяжел над подъем, к тому же занят дипломом, но если нажать — согласится. Ворча и осуждая Марка, он, как прежде, уступит ему, и, если уж возьмется за дело, все будет толково и грамотно.

Марк уже с полгода как подумывал о деловой поездке в Калининград, и, похоже, сейчас для нее пришло время.

Калининград возник на горизонте после того, как он услышал от отца о событиях, последовавших в конце войны за взятием Кенигсберга. Восточная Пруссия, исконное прибежище зажиточного германского помещичества, была полностью очищена от коренного населения. Делалось это с классическим бериевским размахом и в очень жесткие сроки. Местным немцам, уцелевшим после кровавого вала, прокатившегося по этим туманным приморским землям, так походившим на какую-нибудь Голландию или Данию, было дано двадцать четыре часа на сборы. Брать разрешалось не более двадцати килограммов багажа на человека, а это означало, что имущество семей было фактически брошено на произвол судьбы.

Им повезло — всю эту массу неславянского населения не загнали, по обыкновению, в Сибирь или в Казахстан, а депортировали на территорию побежденной Германии, где и предоставили оккупационным властям разбираться с ними. Это было следствием каких-то счетов и компромиссов между союзниками.

Неделю или две весь край пустовал, словно, кроме войны, по нему прошлась еще и чума. Кенигсберг и Тильзит, будущие Калининград и Советск, лежали в руинах, безлюдные и прозрачные, словно вырезанные из хрустящей обгорелой бумаги. Затем в этих местах появились трофейные команды, в которые входили искусствоведы, и прочесали поместья и усадьбы, заштатные городки и деревни вплоть до самого уреза балтийской воды. Ушли они не с пустыми руками, однако вывезти все стоящее трофейщики были не в состоянии, к тому же многое владельцы спрятали в тайниках.

Непосредственно после этих событий началось энергичное заселение области русскими, преимущественно жителями городов, за время эвакуации лишившимися прежнего жилья. Они прибывали эшелонами, занимая пустующие дома и квартиры с мебелью, постепенно обустраиваясь и приноравливаясь к совершенно новому образу жизни, который — хотели они того или нет — диктовали им климат, архитектура и даже сами вещи, окружавшие их теперь. Немало предметов, некогда принадлежавших коренным жителям, стало семейными реликвиями в домах пришельцев, немало было испорчено, выброшено и попросту использовано не по назначению. Но Марк, как обычно, полагался на стойкость вещей, на их свойство переживать хрупкую телесную оболочку владельцев и оседать в самых неожиданных местах.

С этой целью он и предполагал наведаться на побережье.

Не простившись со слесарем и оставив ключ соседям, Марк на день смотался в Дракино, чтобы удостовериться, что там все обстоит благополучно, а спустя сутки уже уламывал администраторшу в калининградской гостинице, наотрез отказывавшуюся поселить его без командировочного удостоверения. Это было так же ново, как на каждом шагу видеть людей в военно-морской форме, то и дело берущих под козырек, а по вечерам в ресторане гостиницы обнаруживать, что штатских мужчин в нем просто нет, за исключением официантов и мэтра.

Первым делом он отыскал редакцию областной «Калининградской правды», поднялся на второй этаж в отдел объявлений и разбудил девушку, дремавшую в одиночестве в прокуренном, длинном, как вагон, служебном помещении.

— Могу я поместить объявление? — поздоровавшись, спросил Марк..

— Паспорт, — простуженно проговорила девушка, поднимая на него глаза балтийской салаки.

— Я по поводу объявления, — гнул свое Марк. — Я хочу давать в течение недели частное объявление следующего содержания: «Куплю картину, каминные часы, художественное изделие из бронзы». Это реально?

Девушка задумалась.

— Вообще-то у нас таких еще не было. Я должна спросить. Посидите.

Пока Марк ждал, настойчиво стал звонить телефон. На шестом звонке он снял трубку и поднес к уху.

— Хоть ты и молчишь, Зинка, — сказали на другом конце провода, — все равно сука. Так и запомни.

— Управление, — строго произнес Марк. — Дежурный слушает. Вам кто, собственно, нужен?

Трубку бросили.

Девушка вернулась, обнаружив посетителя за изучением вечернего номера органа обкома и горкома.

— Ну что, Зиночка, — спросил Марк, — посовещались? И каков приговор?

— Ответственный говорит — можно, — не удивившись осведомленности посетителя, отвечала девушка. — Главное, чтобы вещи были в единственном числе.

— Вот и замечательно. — Марк полез за паспортом и деньгами.

— Нет-нет! — замахала на него девушка. — Я вам выпишу счет, платить надо в сберкассу. С вас шестнадцать пятьдесят.

— В сберкассу так в сберкассу. Вот текст. Адрес указан до востребования.

Сунув под газету плитку московского шоколада «Вдохновение», Марк покинул редакцию.

Оказавшись на улице, застроенной стандартными хрущевками, он глубоко вздохнул и зашагал, держась в тени мелколистных лип. Как-то все это мало походило на оплот надменных пруссаков.

Назавтра он обнаружил свое объявление на четвертой полосе на вполне приличном месте — повыше двух извещений о безвременной кончине, но пониже информации о подвигах местного футбольного клуба. Дня три требовалось на то, чтобы на главпочтамт начали приходить письма. Это время следовало потратить на местный музей, обстоятельный обход комиссионных магазинов и барахолки, которая оказалась недалеко, так что можно было и пешком.

День был субботний, и народу собралось — не продохнуть. Барахолка в портовом городе в те времена представляла собой место наполовину легальное.

Шмотки появлялись из-под полы и тут же пропадали, вдоль шеренг торгующих лениво бродила милиция, вызывая перед собой как бы волну суетливого движения — прятали что подороже. В шеренгах были в большинстве мужчины, торговые морячки, чей товар — дамские платки с пошлым блеском, тюль, пестрые шарфики — сдавался оптом, мелкий покупатель их не интересовал. Немало было приезжих из Белоруссии и с Украины, эти выделялись в суетливой толпе деловитым и целеустремленным видом. В репродукторе орала музыка, но за возбужденным гулом толпы не разобрать было какая.