В честь своей победы сложил эн Бертран несколько превосходных песен, а кроме того, сочинил и несколько других – в них он всячески бранил и поносил своего брата. А поскольку талант эн Бертрана превосходил талант любого другого трубадура, то и все окрестные сеньоры, внимая тем песням, поневоле втянулись в историю о вражде двух братьев.

И получилось так, что сделал эн Бертран свою жизнь всеобщим достоянием, и не нашлось бы в ту пору в Провансе ни одного властителя, который не принял бы в ней участия. И потому, когда эн Константин захотел искать помощи у соседей, то всяк уже знал обо всем, что произошло, и каждый составил о происходящем свое мнение.

А мнение это почти у всех соседей эн Бертрана совпадало и было таково, что начал эн Бертран чересчур заноситься, отрастил слишком длинные руки, с обычаем и приличием и вовсе считаться перестал. И таким образом сошлись все сеньоры на том, что дерзость Бертранова давно уже всем поперек горла стала.

И потому эн Константин нашел у соседей полное сочувствие и понимание.

К кому же подался эн Константин просить помощи и поддержки в праведной войне против распоясавшегося старшего брата?

Хоть и стоял Аутафорт на землях епископата Перигорского, однако ж возносить жалобы на Бертрана поехал Константин не к Перигорскому виконту, а к Лиможскому – Адемару.

На то имелись особые причины.

Как-то раньше нам уже случалось рассказывать о том, что Перигорский виконт был настоящая тряпка. Когда же доходило до распрей и кровавой потехи, толку от него и вовсе было не много. Однако же говорить о том вслух было не принято. Один только Бертран, которому вообще закон был не писан, раз позволил себе стихами о том провозгласить. Да еще жонглера своего пятнистого с этой песней по соседним замкам послал. Гильем де Гурдон, ближайший сосед Бертранов и добрый его приятель, пару раз криво ухмыльнулся; прочим же эта шутка совершенно не понравилась. Уходил жонглер от Бертрана с одним только ожогом на роже, а возвратился еще и с побоями: был двуцветный, а стал разноцветный. На том потеха и закончилась.

Еще эн Бертран пытался у виконта Перигорского жену свести. Ее домна Маэнц звали. Эн Бертран посвятил ей множество прекрасных стихов. Однако все его попытки были несерьезны. Если бы эн Бертран по-настоящему за такое дело взялся – непременно свел бы. Да только зачем ему на шею избалованная юная женщина, когда своя есть – хоть и не красавица, но преданная и плодовитая.

Как бы то ни было, а вовсе не к Перигору обращены были заплаканные взоры Константина. Прямиком в Лимож двинулся.

Виконт Адемар Лиможский – хоть и давний друг Бертранов, хоть и бились они некогда бок о бок, бунтуя против графа Риго, – а все же выслушать Константина не откажется. Хотя бы ради его жены, домны Агнес, из уважения к памяти отца ее, сеньора Оливье.

* * *

И вот, неся позор горделиво, будто корону, прибыли в Лимож эн Константин де Борн и супруга его, высокородная Агнес де ла Тур, и с ними сын их Гольфье. И тотчас же все вместе были они допущены к виконту Адемару.

У Адемара в ту пору граф Риго гостил. Приязни между ними, понятное дело, не было да и быть не могло. Мало радости Адемару вспоминать то поражение, какое ему граф Риго нанес. И добро бы только в бою разбил и армию рассеял! А то ведь землю разорил, замки посносил, деревни пожег, наемников после себя оставил – как хочешь, так и гони эту саранчу, да как ее выгонишь, коли она хуже репьев к земле прирастает?

Графу Риго Адемар тоже застрял костью в горле. Толстой костью, враз не перекусишь. Сам граф духом мятежен, мыслями широк – тесно ему на Побережье. А тут этот Адемар, такой же мятежный любитель размахнуться пошире. Вот уж правду говорят: двоим таким лучше бы не соседствовать.

Вот от каких неприятных мыслей их отвлек визит обиженного Константина де Борна, когда тот явился по-соседски излить сердечную жалобу.

Переглянулись владетели, разом о взаимной неприязни позабыв, ибо как нельзя более кстати прибыло им развлечение от тяжелых разговоров и еще более тяжелого молчания.

Эн Константин пришел не один. Был бы один – живого бы места не оставили, всего бы насмешками изъязвили (на это граф Риго скор). Следом за Константином супруга его шла, в полном трауре, волосы под темным покрывалом, лицо бледное. Рядом с домной Агнес – мальчик, ее сын.

Остановились.

Глядит граф Риго, густые брови хмурит. Адемар же разволновался, пухлые руки потирать стал.

Эн Константин де Борн приветствовал графа Риго от души – благодарен ему за то, что Борн и Аутафорт не тронул. А нужно заметить, что в ту пору, когда граф Риго карал мятежный Прованс, сильно перетрусил Константин, хотя виду старался не показывать.

Виконт Адемар между тем приглашать за дружеский стол гостей начал. Домна Агнес стояла не шевелясь, строгая и печальная. И перед этой женщиной сразу скис Адемар, всю свою словоохотливость растерял.

Был виконт человеком уже пожилым, невысоким, пухленьким. Кто бы поверил, на него глядя, что это – один из могущественнейших властителей Страны Ок, с кем и северные короли считаются. И повадки у Адемара забавные, да только улыбаться, на них глядя, мы никому бы не посоветовали.

Пока домна Агнес хранила ледяное молчание, принялся эн Константин многословно обиды изливать.

Виданное ли это дело, чтобы брат пошел на брата! (Так он начал.)

Граф Риго, который – едва лишь возможность выпадала – враждовал не только с отцом своим, старым королем Генрихом, но и с братьями, только хмыкнул, услыхав, как ловко эн Константин к делу приступает.

Однако этой усмешки эн Константин не заметил, ибо горем как бы ослеплен был. Низал слова, как бусы на нитку, плел и вил историю бедственную.

Виконт Адемар слушал – мрачнел.

Хоть сердцем Адемар всегда к Бертрану склонялся, но не мог не признать: совершил Бертран поступок весьма гнусный. И напрасно считает эн Бертран де Борн, что новая выходка так запросто сойдет ему с рук, как сходили все прежние. Ибо замок Аутафорт отдан старым Оливье де ла Туром в приданое дочери его, домне Агнес. А совершать подлое ночное нападение, да еще нанимать для того брабантцев, которые наводнили страну с тех пор, как… кх-х!.. словом, с недавних пор, – и вовсе со стороны Бертрана бесчестно.

Но мало того, что эн Бертран поднял руку на законного властителя Аутафорта и своего родного брата. Преступил он также клятву, которую дал старому сеньору де ла Туру, а именно: не посягать на Аутафорт, покуда жив господин Оливье…

– Так ведь умер эн Оливье, – напомнил граф Риго.

Все осенили себя крестом, кроме домны Агнес – та не шелохнулась даже. Ни одной ресницы, кажется, у нее не дрогнуло.

Эн Константин смутить себя не позволил. Что с того, что скончался Оливье-Турок? Ведь умер он во время паломничества и погребен с великими почестями в Иерусалиме. Сейчас у старого праведника сердце кровью на небе обливается, когда он видит, какую несправедливость совершили над его дочерью.