Поджер неохотно поднял свое знаменитое лицо. Не глядя Аманде в глаза, он произнес:

– В главном вы, разумеется, правы, хотя…

– Видишь, Додо. Министр со мной согласен.

Кэролайн перемещалась вокруг стола, снимая гостей фотоаппаратом «Полароид». Поджер притянул мою голову к себе и небрежно положил руку на мое голое плечо. Его указательный палец находился в четверти дюйма от моей левой груди. Во время вспышки он приоткрыл рот, изображая непринужденную дружескую беседу; очевидно, он привык, что его фотографируют, и безошибочно угадывал, когда нажмут на затвор.

В двенадцать часов Кэролайн объявила конец своего дня рождения и начало моего. Все дружно пропели:

С днем рождения вас,

С днем рождения вас,

С днем рожденья, милая Яффа,

С днем рождения ва-ас.

Додо заснула, уронив голову на стол, и все заговорили:

– Боже, неужели так поздно? Пора, пора идти.

Но никто не ушел, все остались болтать.

АМАНДА. Говорите о Гитлере что хотите, но кое в чем он разбирался. Он умел правильно расставить приоритеты.

КЭРОЛАЙН. Вы заметили, у нас за столом нет ни одного жида. Вот удивительно!

Смех.

ПОДЖЕР Слушайте, мы жутко напоминаем Третий рейх.

Громкий смех.

АННА (журналистка). Меня уже тошнит от вида черных физиономий в универмаге «Харродз», причем по обе стороны прилавка.

Лай одобрения.

ДОДО. Я не могу жить в этом доме, потому что я коммунистка. Мое самое заветное желание – увидеть когда-нибудь ваши страшные головы на остриях пик. И выставят их… где мы их выставим, Яффа?

Я. На Вестминстерском мосту.

Молчание.

Кэролайн сказала:

– Ну вот что, Додо, я думала, ты сумеешь нас позабавить часок-другой, но ты уже становишься утомительной. Я вызову вам машину. Картон-сити, да? Вероятно, вам придется подсказать шоферу дорогу.

Мы пошли наверх переодеться, но Кэролайн поднялась следом и сказала мне:

– Оставь зеленое платье себе, глупая северная простофиля. Неужели ты думаешь, я надену его, после того как в нем побывало твое мерзкое, потное пролетарское тело?

Додо схватила Кэролайн за пальцы и с силой выгнула их назад. Кэролайн завизжала, как школьница. Прыгая через две ступени, примчался Ник. Он подскочил к женщинам и расцепил их. Его лицо дико исказилось.

– Убирайся из моего дома, ты, коммунистка паршивая, и никогда больше не приходи, никогда!

Гости толклись на площадке, пытаясь растащить брата и сестру, но Додо успела до крови расцарапать Нику лицо. Подобные сцены можно видеть и слышать в районе Темные Тропинки в любой вечер. Незначительная разница состояла в том, что здесь визжащие, дерущиеся и обливающиеся кровью люди имеют деньги, власть, высокое положение и знают, что их не арестуют за нарушение общественного порядка на Флад-стрит. Хотя в кухне и сидел полицейский.

Мы вышли из дома, увешанные свертками и чемоданами. Додо забрала свою одежду и прихватила кое-что у Кэролайн. Мы затолкали все в багажник большой черной машины, потом устроились поудобнее на заднем сиденье. Машина двинулась.

– Водитель, зажгите, пожалуйста, свет в салоне. Смотри, Яффа, что я скоммуниздила с обеденного стола.

Додо показала мне фотографию, на которой я – на вид почти голая – сижу рядом со знаменитым политическим деятелем, а он с совершенно беспутным выражением на лице лапает меня за левую грудь.

– Куда мы едем, сударыня? – спросил шофер.

– В «Риц».

– Благодарю вас, сударыня.

Из ящика, где у брата лежали носки, Додо стащила тысячу фунтов. В свое оправдание она сказала, что брат ее насквозь растленный тип и все равно ведь дом на Флад-стрит наполовину принадлежит ей, но Ник ни за что его не продаст, пока арабы не начнут селиться ближе к Вест-Энду. Мне это показалось вполне убедительным.

Носильщики в отеле «Риц» были очень милы, несмотря на наш громоздкий багаж, и уже через полчаса мы с Додо осматривали номер люкс. Немногословный официант-итальянец принес шампанское, горячие тосты с маслом и сообщил нам, что мы прекрасны. Десять минут спустя он вернулся с корзиной полевых цветов из Норвегии.

– Одна человек умирает. Жалко – пропадет.

Лежа в ванне, я спросила Додо, правда ли, что она коммунистка. Она вылезла из пены, порылась в своих сумках и вернулась в ванную (одну из ванных комнат) с небольшой карточкой в руках. У нее и правда был партийный билет.

В номере стояли четыре кровати, на выбор. Мы выбрали две и рухнули на них отсыпаться. Уже задремывая, хотя веки еще не сомкнулись, я сказала Додо, что зовут меня Ковентри Дейкин и что я убила Джеральда Фокса.

– Я знаю, – отозвалась Додо. – В субботу твоя фотография была во всех газетах. Впрочем, теперь ты совсем не похожа на свои газетные снимки, но я-то смекнула, что к чему. Соображаю, да?

Утром Додо застыдилась того, что мы живем в отеле «Риц», поэтому она чересчур щедро дала на чай официанту, который прикатил нам столик с завтраком и газетами. А я ничуть не стыдилась, мне все ужасно нравилось. Толстые купальные халаты, мыло, свежевыжатый апельсиновый сок, горячие рогалики, ветчина, золоченая мебель, розовые стены, тройные окна, горячая вода и подернутый туманом вид на парк (Грин-парк, сказала Додо).

Ник позвонил, когда мы еще не кончили завтракать.

– Ты, паршивая маленькая воровка.

– Ты, паршивый большой вор.

– Я требую, чтоб ты вернула мне деньги, а Кэролайн – ее туалеты от Джин Мьюр. Даю тебе время до полудня, потом вызываю полицию и машину из психушки.

Мы расплатились и уехали из отеля «Риц» в 11.55. Взяли такси до Картон-сити и сложили весь багаж в наш домик из коробов от морозильника. Угрозами заставили Джеймса Спитлхауса сторожить наше имущество.

– Если ты хоть на миг отвернешься от нашего дома, Спитлхаус, мы вытащим твой розовый девственный моллюск на всеобщее обозрение, – заявила Додо.

Нечестно, зато действенно. Мы ушли, отдав ему остатки нашего завтрака из «Рица». Он заткнул розовую льняную салфетку за ворот измызганного, застегнутого до горла пальто. Рогалик осыпал ему крошками грудь. Он спросил, в котором часу мы вернемся. Мы сказали, что не знаем.

Мы были женщины занятые. Нам предстояло много дел. Навестить могилу и встретить самолет.

Хлебная Пила и Теннисный Мяч смотрели друг на друга поверх стола, на котором стоял завтрак. Только что по Би-би-си сообщили, что их дочь Ковентри сейчас находится в Лондоне. Вот тебе и на!

– Что ей делать в Лондоне? – сказал отец Ковентри, жирным шариком откатываясь от стола.