«Потому что я помешана на Гарррии-ии...»

Номер 61 – большой кирпичный дом с белой деревянной отделкой, с крыльцом, задуманным в подражание греческому храму, и шиферной крышей, которая блестит, как чешуя большой рыбы. Во дворе за домом – огороженные проволочной сеткой желтые детские качели и песочница. Когда Гарри проходит по дорожке, в этом проволочном загончике тявкает щенок. У травы маслянистый ядовито-зеленый цвет, какой бывает перед дождем и на цветных снимках. У всего вместе ненормально веселый вид – Кролик всегда думал, что священники живут в мрачных каменных замках, крытых черным гонтом. Однако на маленькой дощечке наддверным молотком в форме рыбы выгравировано: «Пасторат». Он два раза стучит этой рыбой в дверь. Никто не отзывается, и он стучит еще два раза.

Шустрая коротышка с пятнистыми зелеными глазами открывает дверь.

– Вам кого? – Голос звучит так, словно она хочет сказать: «Как вы посмели?»

Когда она поднимает лицо, чтобы приспособиться к его высокому росту, глаза ее расширяются, видны яркие белки, в которые воткнуты мшистые зеленые радужки.

Вдруг, ни с того ни с сего, он чувствует, что взял над ней верх, что он ей нравится. Веснушки испещряют ее вздернутый на кончике оттянутый вперед носик, узкий и в просветах между пятнами загара бледный. Кожа у нее светлая, с нежной, как у ребенка, структурой. На ней оранжевые шорты. Так весело, что это граничит с нахальством, Кролик говорит:

– Хелло.

– Здравствуйте.

– Простите, преподобный Экклз дома?

– Он спит.

– Средь бела дня?

– Он не спал почти всю ночь.

– Ах, бедняга.

– Вы хотите зайти?

– Даже не знаю. Он велел мне прийти. Сам велел.

– Очень может быть. Входите, пожалуйста.

Она ведет его через холл, мимо лестницы, в прохладную комнату с высоким потолком, серебристыми обоями, пианино, с акварельными пейзажами на стенах, с множеством книг на встроенном стеллаже и камином, на котором стоят часы с маятником из четырех шаров – такие, по идее, никогда не останавливаются. Повсюду фотографии в рамках. Мебель темно-зеленая и темно-красная, за исключением длинного дивана с гнутой спинкой и подлокотниками и кремово-белой обивкой. От комнаты несет ледяным равнодушием. Издали доносится более теплый запах: там печется пирог. Она останавливается посередине ковра и говорит:

– Слышите?

Кролик останавливается. Глухой стук, который он тоже слышал, не повторяется.

– Я думала, что этот поросенок еще дрыхнет, – поясняет она.

– Вы приходящая няня?

– Я жена, – заявляет она и в доказательство усаживается на середину белого дивана.

Он садится напротив в мягкое кресло с высоким подголовником. Шероховатая лилово-красная обивка слегка царапает ему голые руки. Он в клетчатой спортивной рубашке, рукава засучены до локтей.

– Ах, простите. – Ну конечно. На ее скрещенных голых ногах видны синие пятна набухших вен. Теперь, когда она сидит, лицо уже не кажется таким молодым, как там, у дверей. Когда она опирается головой о край спинки дивана, заметен двойной подбородок. Аппетитная булочка. Крепкие грудки.

– Сколько вашему малышу?

– У меня двое. Две девочки – три года и год.

– У меня мальчик, ему два.

– Я тоже хотела мальчика, – говорит она. – У меня с дочками возникают проблемы личностного свойства. Мы слишком похожи. Всегда знаешь, что думает другая.

Не любит собственных детей! Кролик шокирован – все-таки жена священника.

– А ваш муж это замечает?

– О, Джек в восторге. Ему льстит, когда женщины из-за него ссорятся. Это его маленький гарем. Я уверена, что мальчика он бы боялся. Вы своего боитесь?

– Сына? Конечно нет. Ему ведь всего два года.

– Это начинается задолго до двух, поверьте мне. Сексуальный антагонизм возникает практически со дня рождения.

– Я этого не заметил.

– Тем лучше для вас. Вы, очевидно, примитивный отец. По-моему, Фрейд всемогущ, как Бог; вы яркое тому доказательство.

Кролик улыбается – наверно, Фрейд как-то связан с серебристыми обоями и акварельным изображением дворца и канала у нее над головой. Высокий класс. Кончиками пальцев она касается висков, откидывает голову, закрывает глаза и вздыхает сквозь пухлые раскрытые губы. Он потрясен – в эту минуту она кажется уменьшенной и отшлифованной копией Рут.

Тонкий голос Экклза, странно усиленный в его собственном доме, кричит с лестницы:

– Люси! Джойс лезет ко мне в постель!

Люси открывает глаза и гордо заявляет:

– Вот видите.

– Она говорит, что ты ей позволила. – Жалобный голос проникает сквозь перила, стены и слои обоев.

Миссис Экклз встает и направляется к двери. Оранжевые шорты сзади примялись и вздернулись кверху. Бедра у нее белее дивана. Пока она сидела, кожа от давления зарумянилась, а теперь постепенно бледнеет.

– Ничего подобного я ей не говорила! – кричит она наверх и белой рукой тянет книзу свои элегантные помятые шорты, на правой выпуклой половинке которых красуется простроченный черной ниткой кармашек. – Джек, продолжает она, – к тебе пришел гость! Очень высокий молодой человек, говорит, что ты его пригласил!

Когда речь заходит о нем. Кролик встает и, стоя у нее за спиной, добавляет:

– Играть в гольф.

– Играть в гольф! – эхом отзывается она.

– Ай-ай-ай, – тихонько доносится сверху, после чего раздается крик: Хелло, Гарри! Я сейчас спущусь.

– Мама позволила! Мама позволила! – хныкает наверху ребенок.

– Хелло! – кричит Кролик в ответ.

Миссис Экклз любезно поворачивает голову:

– Гарри?..

– Энгстром.

– Чем вы занимаетесь, мистер Энгстром?

– Я? Я, как бы это сказать, сейчас без работы.

– Энгстром. Ну ясно. Вы не тот, который исчез? Зять Спрингеров?

– Он самый, – бодро отвечает Кролик, и в ту самую секунду, как она, услышав его ответ, высокомерно вновь от него отворачивается, он, ничуть не задумываясь, шлепает ее по кокетливому заду. Не сильно – всего лишь легкий шлепок, одновременно упрек и ласка – точь-в-точь по кармашку.

Она волчком поворачивается на месте, лицом к нему, задней частью к безопасному тылу. Веснушки, словно булавочные уколы, резко проступают на побледневшем от возмущения лице. Застывший холодный взгляд настолько не вяжется со снисходительным ленивым и теплым чувством, которое Кролик к ней испытывает, что он строит дурацкую гримасу – в притворном раскаянии натягивает верхнюю губу на нижнюю.

От дикого грохота на лестнице сотрясаются стены. Экклз, едва не потеряв равновесие, буквально валится на них со ступенек и, остановившись, начинает запихивать грязную белую рубашку в измятые коричневые штаны. Под его пушистыми ресницами слезятся мутные глаза.