Для этого благословенного вечера Роуз нарядилась в простое сиреневое платье из кашемира, черные чулки и черные кожаные туфельки. Распущенные волосы струились у нее по спине, в одном ухе висела бриллиантовая клипса. В наступающих сумерках зеленые кущи вокруг дома Гарднера казались ей райским садом.

По всему судя, в прежние времена особняк был роскошен – старинный скрипучий паркет, обитые изукрашенными панелями стены, широкая парадная лестница. Теперь же повсюду кругом высились груды книг и бумаг Гарднера, на лакированной поверхности огромного обеденного стола стояли два компьютера и валялось множество записных книжек.

Молодые люди поднялись наверх по потертому красному ковру. Прошли через длинный темный коридор в господскую спальню. В каменном камине пылало яркое пламя, повсюду горели свечи. Свечи на каминной полке, свечи на старинном трюмо, свечи на маленьких столиках. Сама кровать тоже оказалась антикварной, с балдахином на четырех столбиках – как объяснил Гарднер, его матушка унаследовала эту кровать от своей матери.

– Обычная кровать, не очень большая, – прибавил он. – В те дни не делали всех этих двойных и тройных размеров. Но нам-то двойных размеров и не надо.

Роуз кивнула. На длинном кофейном столике перед обитым красным бархатом диваном стояли подносы с крекером, французским сыром, черной икрой и прочими деликатесами. Ждала и неоткупоренная бутылка с вином.

Роуз давно мечтала, что первый ее опыт станет плодом идеальной любви, что все пройдет идеально и совершенно.

– Я приобщусь святого причастия, – прошептал Гарднер, целуя девушку, – вместе с моей невинной крошкой, моей нежной возлюбленной, моим ненаглядным цветочком.

Они занялись любовью сперва медленно, томно целуясь и лаская друг друга под белой простыней, а потом – резко и грубо, божественно грубо. А потом все закончилось.

Разве могло в мире существовать такое совершенство? Уж конечно, тетя Мардж бы все поняла – если бы Роуз вообще ей о таком рассказала. Впрочем, наверное, лучше вообще никому не рассказывать. Роуз привыкла хранить секреты, хранить верно и нерушимо. Она инстинктивно чувствовала, что выдать иной секрет чревато самыми катастрофическими последствиями. Кажется, тайну этой ночи она могла бы хранить всю жизнь.

Они вместе лежали на подушках, а Гарднер все разглагольствовал, сколь многому хочет научить Роуз, сколь многим хочет с ней поделиться, сколько надежд на нее возлагает. Роуз, твердил он, еще дитя – чистый лист, и он хочет дать ей все, что только в его силах.

По ассоциации Роуз подумала о дяде Лестане. Как тут было его не вспомнить! Но что он бы подумал, знай, где сейчас его маленькая воспитанница?

– Можно рассказать тебе кое-что? – спросила Роуз. – Про мою жизнь, про тайны, которых я не открывала никогда и никому?

– Ну конечно же, – прошептал Гарднер. – Прости, что я сам никогда тебя не расспрашивал. Иногда ты кажешься мне такой прекрасной, что я едва осмеливаюсь говорить с тобой.

На самом деле это была неправда. Он только и делал, что говорил и говорил. Но Роуз понимала, что он имеет в виду. Он никогда не просил ее рассказать о себе.

Она прижималась к нему тесно-тесно, как никогда ни к кому не прижималась. Было так здорово – даже просто лежать рядом с ним. Роуз сама не понимала, грустно ли ей от такого невыносимого совершенства – или же, наоборот, это и есть высшее счастье.

И вот она открыла ему то, чего никогда не открывала никому из друзей. Рассказала о дяде Лестане.

Тихо, почти шепотом, она описала землетрясение, а потом – внезапный полет среди звезд, в поднебесье. Описала самого дядю Лестана, и какой он был таинственный, как всю жизнь направлял и оберегал ее. Про жуткий христианский приют она почти не стала ничего говорить, быстренько перескочив на ту ночь, когда ее спасли оттуда – и снова: драматическое вознесение, ветер, тучи и звезды в чистом небе над головой. Рассказала про Луи, дядю Лестана и как ей жилось до сих пор… Призналась, что иной раз вспоминает маму, которую потеряла так давно, и тот остров, и случай, благодаря которому дядя Лестан спас ее, окружил заботой и любовью.

Внезапно Гарднер вскочил и, запахнувшись в белый махровый халат, босиком бросился к камину. Склонив голову, он несколько долгих секунд простоял перед огнем, а потом ухватился обеими руками за каминную полку и испустил громкий протяжный стон.

Роуз осторожно села на подушках и натянула повыше простыню, закрывая грудь. Гарднер продолжал стонать, а потом вдруг зарыдал и принялся раскачиваться взад-вперед, запрокинув голову. А затем раздался низкий и гневный голос:

– О, какое разочарование, какое горькое разочарование! Сколько надежд я возлагал на тебя, какие мечты лелеял! – Он весь дрожал. – А ты, точно какая-то старшеклассница, преподносишь мне это вот – эту глупую, смехотворную дешевку о вампирах! – Обернувшись, он устремил на девушку исполненный муки взор. В глазах его сверкали слезы. – Ты хоть понимаешь, как разочаровала меня? Понимаешь, как меня подвела? – Голос его становился все громче и громче. – Я так мечтал о тебе, Роуз, мечтал обо всем, чего ты можешь добиться. О, Роуз, ты такая способная, такая талантливая. – Он уже ревел во всю мочь. Лицо у него побагровело. – А ты угощаешь меня вздорными школьными россказнями!

Он метнулся влево, потом вправо, а потом подскочил к стене с книжными полками. Руки его сновали по книгам, точно огромные белые пауки.

– Уж коли на то пошло, бога ради, хотя бы не коверкай имен! – Он выхватил с полки толстый том в твердой обложке и бросился с ним к постели. – Лестат, черт побери, Лестат, а никакой не Лестан! А твой Луи – это Луи де Пон дю Лак. Уж коли решила пересказывать мне идиотские детские сказочки, не перевирай подробности!

И он швырнул в нее книгу. Роуз не успела увернуться. Тяжелый корешок ударил ее прямо по лбу. Голову пронзила острая боль.

Роуз была ошарашена. Почти обезумела от боли. Книжка упала на одеяло рядом с ней. На обложке виднелось заглавие: «Вампир Лестат». Книга была довольно старой, с полуоторванным корешком.

Гарднер вернулся к каминной полке, снова застонал, а потом завел прежнюю песню:

– О, какое разочарование, Роуз, какое разочарование! И в такую ночь! Именно в эту ночь! Ты даже представить себе не можешь, как подвела меня! Не можешь себе представить, как я разочарован! О, Роуз, разве я этого заслужил? Нет и нет!

Девушка дрожала от безмолвной ярости и боли. Да как он посмел швырнуть в нее книгу – швырнуть ей прямо в лицо, да так больно!

Она выскользнула из постели. Ноги тряслись. Руки не слушались, но она все же кое-как торопливо натянула одежду.

А Гарднер все не унимался, выкрикивал, заливаясь рыданиями перед камином:

– Эта ночь должна была стать лучшей ночью моей жизни! Неповторимой, чудесной! Ты и представить не можешь, как разочаровала меня. Вампиры носили тебя по небу! Господи, помилуй! Роуз, ты и не представляешь, как больно ранила меня, как гнусно предала!