ГАСПАРЯН: Я вот хотел бы, конечно, поговорить с вами о чем-нибудь более приятном, но, коли вы сами уже упомянули определение «цинизм», давайте тогда продолжим. Григорий, существует и пользуется огромнейшей популярностью в пределах Российской Федерации, а равно как и уже на всем постсоветском пространстве, теория следующая. Почему случился 1941 год? Мы готовились Гитлера сокрушить. Но ефрейтор предательски напал, разгромил всю кадровую Красную армию, а народ не захотел воевать против Гитлера, поскольку он нес освобождение, в том числе религиозное — это фундамент теории, ее незыблемая основа. Дальше она развивается, и упирается она всякий раз только в одно: в блокаду Ленинграда. Да, ну, казалось бы, тут потери какие катастрофические, равного нет ничего в мировой истории. Но правильно сказал Ленин: «Нет такой крепости, которую нельзя взять». Люди взяли, элегантно обошли все возможное. У нас обожают издавать сборники документов. Естественно, что изданный определенный процент документов Народного комиссариата внутренних дел в той или иной степени посвящен ленинградской блокаде. Я процитирую, с вашего позволения: «Наши руководители довели народ до того, что люди стали убивать и есть своих детей. Мы — дураки, сидим и молчим. Народу нужно подниматься, пока все не умерли от голода, пора кончать с этой войной. Домохозяйка Корнетова, 28 января 1942 года». И еще, служащий конторы «Ленмостстрой» Эрман, 23 февраля 1942 года: «Люди продолжают умирать, ленинградские руководители не обращают на это внимание». Тогда и тому подобное, у меня просто таких свидетельств очень много, я мог бы цитировать бесконечно долго. Григорий, почему из всего того пласта знаний, который есть в принципе о блокаде Ленинграда, вот эти свидетельства прочно и давно уже перевесили свидетельства Тани Савичевой? Я не буду цитировать те самые знаменитые шесть строк, хотя…

ПЕРНАВСКИЙ: Тем более, кстати, что дневник Тани Савичевой и такого же типа — это далеко не единственный дневник, это… Я сейчас коснусь этого.

ГАСПАРЯН: Просто она именно стала, в силу понятных причин, одним из символов блокады, так, как и Пискаревское кладбище.

ПЕРНАВСКИЙ: Это, действительно, очень неприятная тема. И тема эта, к сожалению, черпает свои корни в том же самом нашем агитпропе, который провалил, я считаю, массу идеологических задач тем, что пытался показать картинку радужной, красивой. То есть Ленинград выглядел, ну, в советских, скажем так, источниках он выглядел таким ульем, который единодушно встал на защиту города, в котором были небольшие какие-то неприятности. Кстати, в свое время…

ГАСПАРЯН: Незначительные трудности, выражаясь тем самым языком.

ПЕРНАВСКИЙ: Даже очень было трудно, но выдержали и так далее. Вот в конце 60-х годов был такой просоветский историк-журналист Гаррисон Солсбери, он потом участвовал в создании киноэпопеи «Неизвестная война». Он написал по советским источникам книгу под названием «900 дней». И эту книгу не издали в Советском Союзе, хотя она совершенно комплиментарная. Ее не издали в Советском Союзе только потому, что он там упоминал о каннибализме том же самом. Хотя каннибализм — это спутник голода. Где есть голод, люди впадают в безумие, люди хотят есть. Чем выше культура у человека, тем меньше возможностей, что он станет есть себе подобных. Но люди опускались. В Ленинграде творились страшнейшие вещи, описать которые нам просто невозможно, мы можем только догадываться, какой ужас там творился. Естественно, в этом состоянии люди, которые вчера еще жили мирной жизнью, у них уходила почва из-под ног. Плюс ко всему, не все же люди были однозначными сторонниками советской власти. Многие были настроены критично, многие были настроены сверхкритично. Естественно, что многие просто впадали в истерику. Ну, вот человек понимает, что он умирает, человек понимает — от голода. Человек прекрасно понимает, что больше той пайки, которая ему полагается, ему никто не даст. Он должен это для себя как-то объяснить. Это чисто психологически, я никого не оправдываю. Я прекрасно понимаю, что если бы у того же самого Жданова были книги, которые вышли после войны, я думаю, что он набил бы город продовольствием, что мешки бы с зерном лежали в каждом…

ГАСПАРЯН: Ну, знал бы…

ПЕРНАВСКИЙ: Да, «знал бы прикуп, жил бы в Сочи». Кстати, был момент, когда у Жданова была возможность получить довольно большое количество продовольствия, летом 1941 года. Но он отказался, потому что на тот момент у него была другая проблема — он не знал, где ему это хранить. А получить продовольствие, загубить сверх плана, а город…

ГАСПАРЯН: Это вредительство уже.

ПЕРНАВСКИЙ: Ну, это не то что вредительство. Он просто-напросто, может быть, как нормальный хозяйственник: «На тебе еще мешок зерна». — «А куда я его положу? Увози». Вот примерно так. Поэтому все люди были разными тогда, все люди разные сейчас. И наступал момент, когда просто пропадал у людей какой-то страх, инстинкт самосохранения, и они начинали говорить слова, за которые их вполне могли арестовать и даже расстрелять. Это факт. Но одновременно… Например, я вот недавно приобрел дневник Григория Александровича Князева, это руководитель архива Академии наук. Он цитируется еще в «Блокадной книге» Гранина и Адамовича. Это тот самый полупарализованный калека, который ездил на своей механической коляске по очень короткому куску территории на Васильевском острове, которого эвакуировали только в августе 1942 года. Человек настолько духовной силы, он действительно был… Хотя он был очень пожилой, он родился еще в 1880-е годы XIX века, и на удивление он настолько был советским патриотом, что… Ну, там именно духовная сила видна у человека. Он писал о том, что — да, мы доходим, да, нам нечего есть, мы скоро умрем. Но при этом рассуждал о судьбах России и еще о чем-то. Люди все разные. Ленинградская ФСБ, к счастью, очень хорошо работает с исследователями, и очень много документов выдала, что называется, в общественное пользование. Опубликовано большое количество дневников. «Архив Большого дома», была такая серия. Вот там есть, например, дневник человека, который просто каждый день фиксирует погоду, налеты бомбардировщиков, температуру воздуха, и практически не пишет ничего о том, что происходило. А другой человек в своем дневнике пишет о том, что он хочет вырваться из Ленинграда, уехать куда-то в эвакуацию, а потом перейти линию фронта и уйти к европейцам, которые борются против этой проклятой советской власти. То есть люди были разные. Другой вопрос, что всех мнений мы не знаем, это раз. Во-вторых, исследователь, любой исследователь, даже самый объективный исследователь, естественно, критические источники будет с большим удовольствием публиковать, рука сама тянется — это факт. Ну и, в-третьих, надо понимать контекст. Потому что, когда человек чувствует, что он погибает, что помощи ему ждать неоткуда, вернее, ему-то привозят помощь… То есть, понятно, что доставка вот этого хлеба в Ленинград — это подвиг сам по себе, (неразборчиво) убивают. И поскольку немцев нет, немцы где-то там — немцы превращаются в анонимную силу, а здесь есть руководство, которое всегда говорило ему, что мы за тебя отвечаем, он, естественно, начинает на это руководство выплескивать свой негатив. Примерно так. Опять же таки, если подходить к этому, если поставить себя на место этого человека..

ГАСПАРЯН: Что нам, в общем, сделать сложно. Из XXI века, сидя в кресле с кофе.