Силач опустился в соседнее кресло, рукой указав Гилу на кушетку.

— Но Глаз воспринимает все слишком лично. Он заглядывает вперед чрезмерно далеко и не может удержаться, чтобы не поинтересоваться собственной судьбой. И каждый раз судьба оказывается чуть-чуть иной, потому что возможные будущие изменения зависят от нынешних изменений. Он постоянно терзает себя видениями собственной смерти, хотя до сих пор жив и вполне здоров. Я пытаюсь удержать его от копаний в личных делах, потому что это слишком страшно, он приходит в состояние… Как ты это называешь, Глаз?

— Суицидальное — самоубийственное…

— Вот-вот. Мы это только что видели собственными глазами. А теперь я прошу тебя дать обещание, что ты будешь определять только шансы успеха революции, а не своего собственного. — Он повернулся к Гилу. — Понимаешь, если я хочу узнать, даст ли результат тот или иной тактический ход, я спрашиваю у Глаза. А он называет мне проценты. Я либо действую дальше, как запланировал, либо меняю тактику в соответствии с его видениями. Ему цены нет — до тех пор, пока он не застрянет на собственной судьбе.

— Ты зачем пришел? — спросил Цыганский Глаз, причем не сердито, а с любопытством.

Казалось, в этом человеке вообще нет места гневу, ибо размах виденных им картин будущего делал любой поступок, направленный против него, лишь сиюминутной мелочью, не стоящей раздражения.

— Это мой сын, Гидеон. Мы начинаем через неделю.

Серые глаза загорелись.

— Я бы на твоем месте был осторожен.

— Да уж, ты — точно, Глаз. Ровно через неделю. Так что не копайся в своих личных делах всего семь дней. А после этого можешь впадать в суи… самоубийственное настроение сколько душе твоей угодно будет.

После этого Гил и Силач ушли, и дверь отрезала от них потолок-море. Они прошагали уже полпути по коридору к дугообразному участку среди развалин, а Гил мог бы поклясться, что до сих пор слышит гулкие удары тела о стекло, снова и снова, с тошнотворной регулярностью.

Свернули в менее пригодные для жизни коридоры, чтобы сократить обратный путь, к Незабудке и Тише, а Гил раздумывал о популярах, с которыми успел познакомиться за последние несколько часов. Цыганский Глаз с его раздутой головой и способностью предсказывать будущее. Красный Нетопырь — создание, которое когда-то было человеком. Смола — обсидиановая фигура без глаз… Незабудка и ее перепонки… Силач со своей невероятной мускулатурой…

По дороге они оказались в таком месте, где стена коридора была пробита насквозь. Гил задержался, сел на кучу крошащегося камня и долго смотрел наружу, на останки когда-то великой цивилизации, на замусоренный пляж в нескольких ярдах за развалинами, на тот же океан, который видел через окно в комнате Цыганского Глаза. Он высунул голову в брешь, посмотрел в сторону и нашел стеклянный пузырь этого окна — примерно в четверти мили вдоль берегового обрыва и футов на триста выше.

Силач увидел, что он задержался, и вернулся к нему.

— Что с тобой? Устал?

— Нет.

— А что же тогда?

— Запись у меня в голове… Там было сказано, что это музыканты сделали вас такими, какие вы есть. Там было сказано, что музыканты изуродовали тех, кто выжил после ядерной войны, превратили их в популяров.

— Так и есть.

— Но это ведь сделала радиация от бомб.

— Не похоже на то. Случайное облучение породило бы чудищ похуже любого из нас. Сильная радиация в случайной форме производила бы большей частью нефункционалов — полнейших уродцев, не способных поддерживать собственное существование. А причиной, которая вызвала наши мутации, которая вмешалась в наши гены, были звуковые волны.

— Но откуда вы это знаете? Уже ведь четыреста лет прошло после войны, после появления первых популяров.

— В давние времена, — заговорил Силач, и слова эти прозвучали как привычное вступление к рассказу, предваряющему проповедь, — сразу после войны, мы снова начали понемногу становиться на ноги. Ну не мы — люди тех времен. Потом появились музыканты. Ты знаешь, конечно, что музыканты, как и многие другие группы, которые колонизировали прочие миры в Галактике, были изгнанниками, отверженными. Они покинули Землю, получив приказание убраться по-хорошему. И потому, возможно, возвращались они с твердой решимостью доказать, что они чего-то стоят. Всемирный научный контроль запретил их исследования, назвал их нарушающими стабильность и опасными для жизни, какой ее тогда знали. И вот они возвратились с желанием доказать, что они — лучшие, но вовсе не для того, чтобы помочь отстроить планету, а чтобы захватить владычество над ней. Они развязали короткую войну против землян, которые были теперь по большей части безоружны. Все это зарегистрировано в записях. Мы их прячем в надежных укромных местах среди развалин, чтобы они не попали музыкантам в руки: мы должны сохранить свою историю, даже если больше ничего у нас не останется.

— Даже если музыканты победили, — заметил Гил, — это никак не объясняет мутации.

— Музыканты, — продолжал Силач, — не стали уничтожать всех выживших землян. Они загнали их в развалины и бросили там психологически поверженными. Затем, в ближайшие несколько лет, стали появляться на свет первые популяры, младенцы со странными, нечеловеческими свойствами и чертами. По мере того как рождения таких детей продолжались (а все они были функционалами в той или иной степени), несколько ученых, сохранившихся после двух войн, прониклись убеждением, что мутации не случайны и вызваны вовсе не радиацией от бомб, слишком уж были тонкими, слишком… э-э… рациональными. Используя свои ограниченные ресурсы, эти ученые взялись исследовать ситуацию. Ничего не удалось доказать окончательно, но узнали вполне достаточно, чтобы им самим стало ясно. Музыканты излучали модулированные молекулярные звуковые волны с особыми характеристиками, избирательно воздействующие на ДНК и РНК.

— Но зачем? — спросил Гил. — Зачем делать такое с другими людьми? Они и так уже победили. Им что, этого показалось мало?

— Может, это был заключительный шаг. Они вернулись доказать, что сумели выжить, а мы — нет. Дальше они продемонстрировали свое превосходство, победив нас и загнав в руины, которые мы сотворили своими руками. И наконец, у них имелись средства полностью вычеркнуть нас из списков живого. Мы были низведены, по их мнению, до существ низших, чем человек. И еще, мне иногда кажется, они открыли для себя в новых мутациях источник развлечения.

— Но есть ведь театры, — отметил Гил.

— Каждому, — возразил Силач назидательным тоном, — требуется иметь рядом кого-то, по отношению к кому он мог бы чувствовать себя вышестоящим, этакую группу, на которую он может смотреть сверху вниз. Музыканты в Вивальди придумали систему классов, которая это обеспечивает. Насколько я разобрался в вашем социальном устройстве, ваш Первый Класс может смотреть сверху вниз на ваш Второй Класс, ваш Второй Класс — на ваш Третий Класс, Третий Класс — на Четвертый Класс. Но где Четвертому Классу найти низших, на которых он мог бы смотреть свысока? Конечно, это популяры. Итак, оставляя в стороне месть, оставляя в стороне развлекательную ценность, оставляя в стороне просто садистскую жилку, которая процветает в обществе музыкантов, мы нужны им как последняя логическая ступень в их социальном порядке…