– Надеюсь, это все на сегодня? – Бонапарт нетерпеливо оттолкнул подписанные документы. – Я не могу заниматься только этими бесконечными бумагами, меня ждут генералы, чтобы обсудить планы очередной кампании против Англии. Вы хоть понимаете, что на носу очередная война?

– Да, император, – невозмутимо отозвался чиновник. – Еще только один документ – и вы сможете на время забыть о внутренней политике и насладиться внешней.

Бонапарт хмыкнул, встал, сделал несколько шагов по комнате и вернулся на место подле бюро.

– Ну, долго мне ждать? – нетерпеливо воскликнул он. – Что там? Опять донос?

– Нет, мой господин. Если позволите, я изложу вам на словах…

– Да уж сделайте милость, а то я ослепну от этих ваших бумаг раньше, чем смогу добыть Франции то величие, которого она заслуживает.

– Позволю себе напомнить вашему императорскому величеству, что в сентябре 1792 года из дворца Тюильри, с выставки, которая охранялась Коммуной, были украдены… – чиновник скосил глаза на бумажку и скороговоркой забубнил: – Золотой сундук, подаренный кардиналом Ришелье Людовику XIII; знаменитая золотая ваза весом 245 килограммов; алмазы, рубины, изумруды и другие драгоценные камни королевской сокровищницы…

– Вы что, всю опись мне читать будете? – воскликнул Наполеон. – Я прекрасно помню это дело. Сами стражники и украли, кажется.

– У императора великолепная память, – сухо заметил полицейский. – Действительно, стражники, назначенные Коммуной, были взяты под арест. На них писались доносы, но даже самые суровые допросы не дали никаких результатов. И вот в очередном из анонимных доносов был указан тайник на аллее Вдов на Елисейских Полях.

В выгребной яме на аллее Вдов были найдены драгоценнейший алмаз «Регент» и знаменитый кубок из агата и оникса.

– Да, и этот камушек сослужил нам неплохую службу, – буркнул император, от нетерпения постукивая ногой по полу.

– Невиновных стражников освободили. – как ни в чем не бывало продолжал чиновник. – А вскоре были схвачены настоящие преступники. Главарь банды с четырьмя соучастниками были приговорены к смертной казни, а остальные члены банды – к длительным срокам тюремного заключения. Теперь всплыли новые обстоятельства этого дела.

– Какие?

– Это протоколы допросов некоего Бабу. Проходимец и негодяй, он арестован как член шайки фальшивомонетчиков.

– И что? Есть же суд…

– Прошу моего императора о терпении.

– Мой бог, ну хорошо!

– В своих показаниях этот человек утверждает, что принимал участие в том давнем ограблении выставки в Тюильри. И что в качестве доли забрал некоторые драгоценности. Также он утверждает, что в то время встречался с вами лично и сделал вам подарок… и именно этому подарку вы обязаны… Прочтите вот здесь.

Чиновник ткнул пальцем в бумагу.

Император, хмурясь, начал читать:

«Уже не первый раз, – говорил Бабу, – мои показания приносят пользу обществу, и если я теперь буду осужден, то подам прошение о помиловании. Потому что без меня Наполеон не получил бы трона, и успехом битвы при Маренго французы обязаны тоже только мне.

Я принадлежу к похитителям сокровищ Бурбонов. Я помогал своим товарищам прятать в аллее Вдов алмаз «Регент» и другие сокровища, вскоре после этого найденные. Одно из этих сокровищ я продал… за гроши, так что можно сказать, что и подарил, человеку, который стал нашим императором».

– А ведь я его помню, – протянул Наполеон, отрывая взгляд от бумаги. – Точно, я видел этого проходимца. Это было… Дай бог, году в 1799-м. Я тогда только приехал из Египта и сразу понял, что надо действовать. Народ встречал меня как героя. Да-да, мы тогда готовили переворот, и я спешил от аббата Сюа домой, к милой моей Жозефине. Этот тип подловил меня подле порога.

Он начал ныть что-то о бедности, и я хотел дать ему несколько монет, но он сказал, что у него есть для меня подарок. Не бесплатно, конечно. Некая драгоценность, мистический талисман, принадлежавший кому-то из древних владык. Якобы с этим талисманом можно покорить мир.

– Значит, этот человек не лгал на допросе? – невозмутимо поинтересовался чиновник, прикидывая, какие последствия для заключенного может иметь этот факт.

– Еще чего! Неужели вы думаете, сударь, что я купился на эту глупость? – фыркнул император. – Я – мое лучшее сокровище, ясно? Неужели вы думаете, что просвещенный французский офицер мог поверить в такую чушь! Подумать только, рубин зла! Нет, как-то он его по-другому называл…

– «Ярость богов», – негромко подсказал чиновник.

– Что-то в этом роде. Но я просто рассмеялся в лицо этому негодяю! Мой гений, мой талант и страстное желание возвысить Францию – вот лучшие из всех талисманов и оберегов! Да если бы я верил всем проходимцам, которые попадались мне на пути, я бы… не знаю, где и был. В больнице для умалишенных, наверное. Так что врет этот ваш, как его? Бабу. Ничего он мне не дарил и не продавал. Судите его по всей строгости закона.

– Благодарю вас, император. Бабу вместе с подельниками отправится на пожизненную каторгу. То есть это решит суд, но не думаю, что найдутся смягчающие обстоятельства.

– Ну и прекрасно, – буркнул Наполеон.

– Теперь, если позволите, мой император, я удалюсь.

Чиновник вышел, и Наполеон вздохнул с облегчением. Воевать – намного проще, чем иметь дело с бюрократами, в который раз подумал он.

Через несколько часов Мири и Рустем оказались в Германии, в Берлине. Вокзал Лихтенберг, куда пришел поезд из Варшавы, совершенно не похож на Центральный.

Центральный вокзал Берлина – торжество современного функционального стиля. Чисто, светло, просторно. Везде камеры и полицейские, все процессы максимально автоматизированы. Но находящийся на отшибе Лихтенберг словно застрял в восьмидесятых. Невысокое вытянутое здание, похожее на какой-нибудь автовокзал советского периода, никаких тебе просторов. Перрон как на Белорусском вокзале, все маленькое и тесное.

– Выходим порознь, – инструктировал Мири Рустем. – Иди в кафе, там у вокзала их много, зайди в любое и жди меня.

Мири послушно кивала. Она выскользнула из вагона, протолкалась через турникеты и вышла на улицу. Осмотрелась, решила, что вывеска с нарисованной чашкой нравится ей больше, чем вывеска с бутылкой и колбасками, и вошла в кафе. Выбрала столик в углу и заказала чай, справедливо опасаясь, что кофе в этом месте может оказаться еще хуже, чем пакетик, залитый горячей водой. Ужасно хотелось есть, и она решилась на коржик. То ли дело было в голоде, то ли коржик и в самом деле попался вкусный, но Мири слопала его неприлично быстро и с грустью поняла, что не наелась. Она спорила сама с собой о перспективах второго коржика, но недолго. Второй коржик она ела гораздо медленнее, чем первый, и в желудке появилось наконец приятное ощущение тяжести. Ее тут же стало клонить в сон.