— В тебе нет ни понятного, ни объяснимого. Кажется, ты — самое сложное существо из всех, кого я знаю. Как узнать, что могли тлейлаксу встроить в тебя?

— Намеренно или по ошибке, — произнес Хейт, — они наделили меня способностью изменяться.

— Опять дзенсуннитские притчи, — обвиняющим тоном сказала она. — Да, мудрец изменяет себе, а глупец живет лишь для того, чтобы умереть. — Передразнивая его, она повторила: «Учусь постижению…»

— Человек не может различить причин озарения и его сути.

— Что за новая загадка?

— Я разговариваю с пробуждающимся разумом.

— Я все расскажу Паулю.

— Он уже слышал почти все это.

Не скрывая любопытства, она произнесла:

— Интересно. И несмотря на это, ты еще жив… и свободен? Что же он ответил?

— Он расхохотался и ответил: «Люди не будут повиноваться бухгалтеру. Им нужен повелитель, который будет защищать их от всех перемен». Но он согласился со мной в том, что представляет собою основную угрозу для собственной империи.

— Почему он заговорил об этом?

— Я сумел убедить его в том, что понимаю все его трудности и способен помочь.

— Ну и что же ты пообещал ему?

Гхола молчал, бросив топтер на подветренное крыло, чтобы опуститься на крышу цитадели возле охранников.

— Я требую, чтобы ты все рассказал мне.

— Я не уверен, что вы поймете…

— Ну, это решать не тебе! Повелеваю, немедленно говори!

— Позвольте мне сперва приземлиться, — отвечал гхола. Не дожидаясь согласия, он выпустил главные посадочные опоры и, затормозив широко раскрытыми крыльями, опустился на ярко-оранжевую площадку, поднятую над крышей.

— А теперь — говори! — приказала Алия.

— Я сказал ему, что иногда нет ничего сложнее, чем продлевать собственное существование.

Она покачала головой:

— Это же… это же…

— Горькая пилюля, — закончил он за нее.

— Горькая чушь!

— У величайшего из владетельных графов и у презреннейшего из наемных серфов одни и те же проблемы. И ты не наймешь никого, кто решил бы их за тебя, будь он даже ментат. В писаниях и в чужих свидетельствах напрасно искать готовых ответов. И некому перевязать рану: ни слуге, ни ученику. Человек должен залечить ее сам, прежде чем у всех на глазах истечет кровью.

Она резко отвернулась от него, успев при этом понять, что таким образом выдает собственные чувства. Как без хитростей Голоса, без прочих ведьмовских штучек сумел он проникнуть в ее психику? Как он смог совершить такое?

— И что ты посоветовал ему? — прошептала она.

— Судить, наводить порядок.

Алия взглянула на охранников, отметив, как терпеливо они ожидали, соблюдая строгий порядок.

— Дарить правосудие… — прошептала она.

— Да нет же! — отрезал он. — Я просто предложил ему судить, руководствуясь одним лишь принципом.

— А именно?

— Поддерживать друзей и губить врагов.

— Иначе говоря, судить несправедливо.

— А что есть справедливость? При столкновении двух сил, каждая бывает по-своему правой. Император всегда может явить свою волю: если конфликт нельзя предотвратить, его можно разрешить.

— Как?

— Простейшим способом: принимая решения.

— В пользу друзей и против врагов.

— Но разве в этом не чувствуется стабильность? Людям нужен порядок, каким бы он ни был. Все мы узники, рабы собственных страстей; все видят, что война стала развлечением для богатых. Понимание подобных закономерностей опасно. В этом нарушение порядка.

— Я обязана предупредить своего брата: ты слишком опасен, а потому тебя следует уничтожить, — сказала она, оборачиваясь лицом к гхоле.

— Я уже предлагал ему это, — согласился он.

— А опасен ты потому, — произнесла она, тщательно выверяя слова, — что овладел собственными страстями.

— Ну уж вовсе не поэтому. — И прежде чем Алия могла шевельнуться, гхола взял ее за подбородок и прикоснулся губами к ее губам.

Поцелуй короткий и нежный. Он отодвинулся… потрясенная Алия глядела на него, не обращая внимания на ухмылки, которые прятали старавшиеся держаться невозмутимо охранники.

Алия тронула свои губы пальцем, поцелуй оказался знакомым. Она знала эти губы… пусть грядущее старательно скрывало от нее их обладателя. Задыхаясь, она проговорила:

— Пожалуй, стоило бы приказать содрать с тебя кожу.

— Потому что я опасен?

— Потому, что слишком многое позволяешь себе!

— Я ничего не позволяю себе. Я просто беру то, что мне предлагают. И радуйтесь, Алия, что я беру не все, что мне предлагают. — Открыв дверцу, он выскользнул наружу. — Пойдем, мы и так уже здесь слишком долго дурачимся. — Он направился к куполу за посадочной платформой — ко входу в здание.

Алия выскочила и побежала следом, стараясь попадать ему в шаг.

— Я ему все скажу, все, — и что ты сказал, и что сделал!

— Отлично, — он отворил перед ней дверь.

— Он прикажет, чтобы тебя казнили.

— Почему же? Из-за одного поцелуя, который я хотел получить? — Он последовал за ней, чуть поторопив ее своим движением. Дверь затворилась.

— Поцелуя, который ты хотел получить? — в негодовании вскричала она.

— Ну, хорошо, Алия. Поцелуя, которого ты хотела. — Обойдя ее, он шагнул к лифту — шахте с опускающимся полом.

И словно бы это движение вдруг обострило все ее чувства, она вдруг поняла, в чем его обаяние, — в полнейшей правдивости. Да, я хотела этого поцелуя, — мысленно согласилась она. — Действительно хотела.

— Ты правдив и потому опасен! — буркнула она, отправляясь за ним.

— Вижу, ты возвращаешься на стезю мудрости, — проговорил он, не изменяя шага, — ни один ментат не сформулировал бы эту мысль точнее. А теперь скажи, что открылось тебе там, в Пустыне?

— Не могу объяснить причины, — сказала она, — но я все думала о лицеделах. Почему?

— Потому-то брат и отправил тебя в Пустыню, — проговорил кивая головой. — Не забудь рассказать ему об этой навязчивой мысли.

— Но почему, — удивилась она, — при чем здесь лицеделы?

— Там осталась мертвая женщина, — проговорил он, — скорее всего, среди фрименок пропавших не числится…

Я все думаю, какая это радость — жить, но едва ли я смогу спуститься когда-нибудь к глубинам своего существа, к корням этой плоти, чтобы познать, кем я был. Да, корень там. И смогу ли я что-нибудь сделать, чтобы отыскать его, — это еще сокрыто в грядущем, но что по силам человеку, по силам и мне. Любой мой поступок способен опустить меня к этим глубинам.