Как он был однажды поражен, обнаружив, что она тоже ревнует его! И к кому? К Лине! Тихая аспирантка, у которой в последний год их несчастливой семейной жизни он был научным руководителем, действительно иногда приезжала к ним домой, и они запирались в кабинете. Оказывается, Татьяна подслушивала у двери, сгорая от ревности. Лина! Вот уж кто совершенно не подстегивал его мужскую фантазию. Бледная, субтильная блондинка — да разве она могла сравниться с его пышной, яркой женой!

— Чего она таскается сюда? — кричала Татьяна после очередного визита худосочной аспирантки. — Чего она от тебя хочет?!

— Она хочет защитить диссертацию, — сухо отвечал жене профессор Хлебников, хотя внутри у него все пело и ликовало. Жена его ревнует. Значит, она его любит!

— Я тебя ненавижу! — плакала Татьяна. — Я выброшусь из окна! Зачем ты заперся с ней на ключ?!

— Я не люблю, когда мне мешают. Ты это прекрасно знаешь.

— Почему тогда вы полчаса молчали? Трахались? Трахались?! В институте у тебя нет времени, у нее в общежитии вам мешают, и ты приволок ее прямо домой. Здесь вам очень удобно! Дура жена еще и кофе им подаст, после того как они натрахаются за запертой дверью!

— Таня, я просто читал и делал пометки, только и всего! А ты опять подслушивала!

— Да, подслушивала! — рыдала жена. — Ты никогда на меня не смотришь так, как на нее!

Да, он действительно никогда не смотрел на жену так, как смотрел на Эвелину Даугуле. В Лине не было ничего примечательного — так считал Радий. Ничего примечательного внешне. Невыразительное личико, блеклые голубые глаза, плоская грудь. Ничего из того, что так физически привлекало его в жене. Он просто не мог себе представить, что лежит с Эвелиной в постели.

— Таня, это просто смешно! — каждый раз повторял он жене. — Она мне совершенно не нравится как женщина.

Она действительно не волновала его кровь, хотя он и подозревал, что аспирантка в него влюблена. Да мало ли студенток влюбляется в своих преподавателей! Это такое же обыденное явление, как, скажем, чихание. Если ты чихнул, это еще не значит, что ты заболел. И то, что на тебя влюбленными глазами таращится студентка, еще не значит, что ты с ней спишь. Разумеется, у Эвелины была масса других достоинств, за которые он выделил ее когда-то и помогал по мере сил, хотя, если честно, Лина и сама могла дать фору любимому профессору по части нечеловеческой работоспособности. Она была очень одаренной от природы и так же прилежна, как и невзрачна. Впрочем, смотря на чей вкус. У нее бывали поклонники, и некоторые весьма настойчивые, в основном из числа студентов-арабов. Натуральная блондинка для них была, по всей видимости, таким же предметом престижа и роскоши, как часы «Ролекс» или автомобиль «роллс-ройс». И они пачками вывозили натуральных блондинок на родину, надевали на хрупкую красоту паранджу, запирали за глухими стенами, как редкие цветы, и ждали такого же изумительного по красоте белесого потомства. Но блондинки рожали сплошь горластых черноволосых мальчишек и девчонок со сросшимися на переносице бровями. Рецессивные гены! Неужели даже те, кто учился в мединституте, не понимали, что голубые глаза и светлые волосы — это сплошь рецессивные гены. И им не устоять против натиска черных волос и карих глаз. Когда-нибудь блондинки совершенно исчезнут, растворятся в браках с агрессивным мусульманским началом и мир будет принадлежать темноволосым и темноглазым особям.

Потом, много лет спустя, он еще оценит свою немногословную, тихую поклонницу, они станут друзьями, соратниками и даже любовниками, но он не воспылает к ней страстью — никогда.

* * *

Да, они были большими друзьями, они делали одно дело, он был, в конце концов, ее любовником, он дал ей все, кроме одного — он никогда ее не любил. Как ей хотелось, чтобы он любил ее, — страстно, теряя голову, как любил эту свою несчастную, глупую жену. Она все время была рядом, и он привык, и оценил, и привязался к ней, и она стала его правой рукой, и он уже не представлял своей жизни без нее, но — не любил. Не любил так, как хотела она, — ревнуя, считая минуты до встречи, выискивая нетерпеливо глазами в толпе. Она бы с удовольствием потакала всем его капризам — но по отношению к ней у него не было капризов. Она утешала себя тем, что он видит в ней идеального спутника, друга и соратника, но ей хотелось только одного — завоевать его сердце. Впрочем, было ли у него теперь сердце? Иногда ей казалось, что его сердце похоронили вместе с покойной женой, — зарыли в стылую ноябрьскую глину, насыпали унылый бурый холм, забросали сосновыми лапами и увядшими хризантемами.

Он был совсем плох, и на похоронах она поддерживала его под руку — верный друг, преданная ученица, бесполое существо! И позже, когда его увезли в больницу, — это она его выхаживала и выходила, сидя у постели часами, кормя его с ложечки, убаюкивая, как младенца. Да он и был ее младенцем, ее любимым, ее ребенком — всем вместе. Так, как она любила Радия, его никто не любил, а жена — тем более. Что она давала ему, кроме бесконечных скандалов и дурацкой ревности? Разве она понимала его? Разве она смогла стать ему другом, как стала она, Лина? А он больше всего нуждался именно в друге, в поддержке, уж она-то видела!

Она видела, что гораздо больше подходит ему, чем эта женщина, даже в скромной одежде продолжающая оставаться вызывающе вульгарной. Она, Лина, никогда не вертела бедрами и не выпячивала грудь. «Однако, — она с усмешкой оглядела себя в зеркале, — особо, дорогая, ни вертеть, ни выпячивать тебе нечего». Да, ни бедрами, ни грудью природа ее не наградила. Зато и в сорок лет фигура у нее, как в двадцать пять. Можно, конечно, соорудить себе силиконовую грудь — но зачем? Радик все равно никогда не воспылает к ней такой страстью, как к покойной жене, а ей самой большая грудь совершенно без надобности. Если бы его жена сейчас была жива, то, наверное, уже расплылась бы и ее соблазнительные формы превратились бы просто в перестоявшееся тесто. Да, сейчас она не пытается придать своему лицу яркость — Эвелина усмехнулась, — яркость ей не нужна. Вся ее прелесть — в нежных оттенках, в нюансах. Не то что прежде, когда она всеми силами пыталась добиться сходства с его женой — красила ногти и губы в кроваво-красный цвет, подводила глаза. Но, несмотря на все ее ухищрения, а может быть, даже именно благодаря им, он упорно не видел в ней женщину, и она знала — спать с ней он стал только из чувства благодарности, а еще потому, что она очень этого хотела.

Она замечала, что он по-прежнему провожает глазами пышноволосых брюнеток и даже периодически заводит интрижки где-нибудь на стороне, как, например, с этой шлюшкой Ворониной, но знала также и то, что он дорожит ее любовью и делает все, чтобы у нее, Лины, не возникло никаких подозрений, связанных с этими интрижками. Однако она, разумеется, всегда все знала. И о Ворониной, и о других его сомнительных красотках. Но мужчина ведь должен самоутверждаться, иначе грош ему цена. Она провела ладонью по своему бедру, по гладкой, нежной, как у ребенка, коже и усмехнулась, прислушиваясь к звукам, доносящимся из ванной. Радик что-то напевал в дýше. Она не сомневалась — теперь никто не сможет ее заменить. А что до интрижек, пусть развлекается на здоровье, если время от времени ему нужна порция допинга. Она понимает, что он больше не способен на всепоглощающую страсть, и единственное, что осталось у него в жизни, — это ее, Лины, нежная и преданная любовь.