Иудаизм — суровая религия с историей в пять тысяч лет, религия воинов, религия, имеющая столько ограничений и запретов, как ни одна другая в мире. И, наконец, просто сложная для соблюдения традиций из-за всех этих суббот, кошерности и прочих особенностей — была выбрана Равви, который, по его собственному признанию, в синагоге до этого был один раз лет пятьдесят назад, совершенно случайно. Кроме звезд, нарисованных на потолке и резной балюстрады на втором этаже залы, Бондарев ничего не помнил — был он не совсем трезв, и, что за надобность привела его вместе с друзьями лейтенантами в синагогу закарпатского города Виноградово, осталось тайной за семью печатями.

Как и где Равви нашел себе в советники Матвея, тоже было тайной. Матвей, до катастрофы был бизнесменом, но, на свое счастье (или беду) вырос в достаточно религиозной еврейской семье. Не ортодоксальной, но верующей, и представление об иудаизме, его традициях и особенностях имел. С языком, правда, не заладилось. Ни иврита, ни идиша Матвей не знал (несколько слов от бабушки — все), Тору никогда не читал, только слышал, как читают. Но личностью Матвей Подольский был творческой, и их тандем с полковником Бондаревым оказался почище тандема Ильфа и Петрова. За кратчайшие сроки чистокровным русаком и светски воспитанным евреем, была создана разновидность религиозной общины, как нельзя лучше подходящая к нечеловеческим условиям жития человеков в Зоне Совместного Влияния.

В этой религии свинья не была нечистым животным (когда есть нечего — особо не повыбираешь), в субботу можно было воевать, мясное смешивать с молочным, а младенцев не обрезали, из-за недостатка лекарств и без того высокой детской смертности. Но красивые традиции, праздники, мифологию и железную вертикаль общинной власти Равви с Матвеем оставили в неприкосновенности. И еще было сохранено — резкое деление мира на своих и чужих.

Члены общины были друг для друга, как братья или сестры, как кровные родственники. Пришлый человек — всегда оставался гоем, чужаком, если не проходил посвящения или не становился мужем одной из женщин общины. Родившиеся дети считались евреями, даже если отец был гой — материнской крови было достаточно. Так было всегда, и эту особенность иудаизма Бондарев и Подольский оставили без изменений.

В результате последовательной политики отбора кадров, критериям которой позавидовал бы любой политотдел, через несколько лет, Еврейская Армия стала сильным формированием, с которым считались и в ЗСВ и, что уж скрывать, за ее пределами. Равви и его отряд уважали все — те, кто делал на Ничьей Земле бизнес, те, кто использовал ее в политических целях. И даже те, кто просто наблюдал за событиями в ней с неизвестными намерениями.

На руках у Равви была боеспособная единица, зародыш или, если быть точным, спора нации — превосходно обученный отряд, два жизнеспособных, хорошо укрепленных кибуца на Плодородных Землях, и еще один кибуц — под Киевом, где его люди занимались земледелием. И если у кого-нибудь в Ничьей Земле были шансы в обозримом будущем стать ее хозяином — так это у Равви.

Перед входом в палатку Мартын предложил им оставить оружие в «пирамиде». Сергеев сделал знак Молчуну, снял рюкзак, уложил его на землю и аккуратно поставил в стойку свой автомат. Кобуру с обрезом пришлось повесить на край «пирамиды». Молчун скривился недовольно, но сделал то же самое.

Пройдя мимо двух охранников, они вошли в палатку.

— Сергеев, — вкусно пробасил Равви, идя к ним на встречу, — Сергеев, как я рад тебя видеть!

Как это сухое тело могло издавать такие могучие звуки, для Михаила всегда было загадкой. Но факт оставался фактом — голос у полковника был, как у Иерихонской трубы.

— Шалом, Равви! Шалом Мотл! — Матвей шел в шаге за Бондаревым, чуть позади, как всегда.

— Шалом! — отозвался Подольский.

Если Бондарев почти не изменился, то Матвей за тот год, что они не виделись, сильно постарел. Было ему лет на семь меньше, чем Михаилу, но лицо его прорезали глубокие морщины, почти все волосы выпали, остатки, покрывавшие шишковатый череп легким пухом, были белы, как снег. Выглядел он едва ли не старше Равви, которому годился в сыновья.

— Присаживайтесь!

Хоть мебель в палатке была раскладная, походная, сидеть на ней было в удовольствие. Все же не на сырой земле.

— Это Молчун, Равви! Знакомься, Матвей! Мой постоянный спутник и друг. Он не говорит, но слышит нормально — так что, просто — познакомьтесь.

— Хороший мальчик, — сказал Подольский приглядываясь. — Было бы здорово, чтобы он у нас остался.

— Сомневаюсь, Мотл, — сказал Михаил, — не думаю, что Молчун этого захочет. Но если захочет — дело его. Я не хозяин ему.

— Да, слышали, слышали, — махнул рукой Равви, — Естественно, не хозяин — друг! Не беспокойся, ты же знаешь, к нам приходят только добровольно.

Он зычно рассмеялся.

— Иначе я бы тебя уже прихватил. Мне бы полдюжины таких, как ты…

— И ты бы взял Дамаск!

Теперь расхохотались трое мужчин. Молчун, не поняв сути шутки, недоуменно крутил заросшей головой.

— Мой дозор наткнулся на вас ночью, у моста, Мартын тебя узнал, доложил, и я решил пригласить вас к себе. — Могу я предложить вам поесть?

— Можешь, — с удовольствием сказал Сергеев. — Еще как можешь!

— Мотл, распорядись, — приказал Равви. — И выпить.

Матвей вышел и снаружи раздался его голос. Равви вздохнул.

— Эх, давно я не пил! Спирт, представляешь! Я в развалинах завода нашел два десятка бочек спирта! А выпить, по-настоящему — не с кем! Матвей не пьет, его желудок долбит и, вообще, ты же видишь, со здоровьем у него проблемы. Для остальных — я ребе, Учитель. Я с ними пить не могу, авторитет потеряю. Скажи честно, ты спешишь?

— Спешу, — признал Михаил с сожалением. — Я действительно спешу, Равви. Даже опаздываю. Мост перекрыт, а мне надо на ту сторону. И быстро надо.

— Жаль, — сказал Равви, — в прошлый раз, когда тебе чуть не оторвало задницу, мы здорово провели время. Ты — хороший собеседник, Миша, хоть и молод еще.

Матвей снова вошел в палатку. За ним двигался Мартын с двумя мисками, полными кукурузной кашей с кусочками сала и мяса, и еще один боец, высокий, сухопарый и подвижный, нес походный набор — графинчик и рюмки на стальном подносе.

Сергеев увидел парок, поднимающийся над кашей, уловил ее запах и шумно сглотнул, не сдержавшись.

— Вы поешьте чуть-чуть, — сказал Подольский, разливая прозрачную жидкость по рюмкам, — а то спиртягу, на голодный желудок… Равви может, он такой, а вам бы поесть…

Ни Молчуну, ни Сергееву дважды повторять не пришлось. Каша, заправленная салом, была превосходна.

— Тут кабанов — тьма, — пояснил Бондарев, наблюдая, как гости уминают угощение за обе щеки. — Места-то сравнительно чистые, леса кислотой не выело. Так, что скотина есть. С голоду умереть трудно. Ну, что? Давайте по одной?