— Нет! — воскликнула я. — Только Георг!

— Это измена.

— Наоборот, это вы виновны в измене.

— Вы действительно шпионка.

Я иронически засмеялась. Как ни странно, все это начинало мне нравится. Я была пленницей, это так, но моим тюремщиком был мальчик, и я надеялась, что перехитрю его.

Он рассердился на меня. Взял поднос и вышел, тщательно заперев за собой дверь. Я поступила глупо. Надо было подольше поиграть с ним, узнать побольше об устройстве дома. И тогда я могла бы спланировать побег.

Я села на кровать. Спустя совсем немного времени опять послышались шаги. Мой страж вернулся, ведя за собой испуганную девушку.

— Это Дженет, — сказал он. — Она покажет вам, где можно умыться. Я буду начеку, так что не пытайтесь убежать.

Я обрадовалась и вышла вслед за Дженет из мансарды. Мы спустились вниз по лестнице в небольшое помещение, где я могла помыться и привести себя в порядок. Там стояли баки с горячей водой, кувшин и таз. Дженет сказала, что будет ждать меня снаружи, и закрыла за собой дверь.

Через некоторое время я вышла, и меня опять провели туда, где ждал мой маленький тюремщик. Мы вернулись в мансарду, и по его молчанию я поняла, что он все еще дуется на меня. Тем не менее я поблагодарила его:

— С вашей стороны это было очень любезно. Шпионка даже не могла предполагать такого обращения.

— Мы не дикари, — сказал он и ушел, заперев дверь. Теперь я почувствовала себя лучше и даже ощутила некоторый душевный подъем. Я была пленницей в этом доме; мои похитители спешно уехали, чтобы принять, как они ожидали, участие в победе; мой надзиратель был мальчиком примерно моего возраста. Ситуация не казалась такой безвыходной, как в начале, когда меня привезли сюда.

В полдень юноша опять пришел. На этот раз он принес мне суп и куриную ножку. Это было вкуснее амброзии.

— Вы едите с удовольствием, — заметил он.

— Разве вы не слышали, что голод придает вкус любому блюду?

— Не слишком оригинальное замечание, — сказал он.

— Но это не делает его менее правдивым. Однако, благодарю за превосходную еду.

Юноша улыбнулся и повторил, что они не дикари.

— Разве? Благодарю за информацию. Я и не догадалась бы… если бы вы не сказали.

— Вы очень глупы, — сказал он мне. — Вам следовало бы снискать мое расположение.

Он был, конечно, прав. Мои насмешки приносили мне только вред.

— Понимаю, — кивнула я. — Хороший, добрый сэр, благодарю вас за блага, которыми вы меня одарили. Накормить человека в моем положении очень милостиво с вашей стороны. Я склоняюсь перед вашим великодушием.

— А это уже совсем плохо, — строго сказал он.

Я засмеялась, и, к моему изумлению, он засмеялся вместе со мной.

Я подумала: ему это тоже нравится. Конечно, ему нравится, что он несет за меня ответственность. Но мне кажется, что я ему нравлюсь больше.

С этого момента наши отношения начали меняться. Иногда мне казалось, что мы с ним как два ребенка, увлеченные игрой, в которой я играла роль похищенной девочки, а он — ее стражника. В нашей ситуации было что-то нереальное, и мы оба радовались этому.

Он сел в кресло и взглянул на меня.

— Расскажите мне о себе, — попросил он. Я стала рассказывать ему о том, как приехала к дяде Хессенфилду, с юга, где я живу, но он перебил:

— Не это. Все это я знаю. Я слышал, как они говорили, что вы приехали в Йорк с вашим дядей, генералом Эверсли, а потом в Хессенфилд. Они подумали, что вам представился удобный случай пошпионить и…

— Что касается шпионажа, вы не правы, в остальном все верно.

Я рассказала ему свою историю. Она оказалась очень романтичной: моя красавица мать… мой несравненный отец, великий Хессенфилд…

— Великий Хессенфилд, — повторил юноша, и его глаза заблестели. — Он всегда был героем для нас.

Меня всегда учили, что я должен вырасти таким, как он.

— Он был чудесный. Он катал меня на своих плечах.

— Вы катались на плечах великого Хессенфилда!

— Я была его дочерью.

— И вы способны шпионить для другой стороны!

— Но я все время твержу, что я вовсе не шпионила.

— На самом деле вы приехали сюда, чтобы помогать нам?

— Нет, нет. Я не хочу ваших войн. Я хочу, чтобы остался старый Георг.

— И это говорит дочь Хессенфилда?

— Вот именно.

Я рассказала ему, о смерти моих родителей, как меня взяла к себе наша преданная служанка, и о тете Дамарис, которая приехала в Париж и нашла меня.

— Да, — сказал мой страж, глядя на меня с восхищением. — Могу представить, что все это случилось с вами.

Потом он рассказал о себе. Его история была обыкновенной по сравнению с моими приключениями. Когда мальчику было пять лет, отец его умер в битве при Бленхайме.

— Не за якобитов? — спросила я.

— Нет. Отец не был якобитом. Меня послали к дяде вскоре после смерти моей матери; я узнал все об их деле и стал якобитом, и вы можете сколько угодно насмехаться надо мной, но я говорю вам: король Яков возвращается, чтобы править нами.

— Не стоит быть чересчур уверенным в благополучном исходе. Ведь вы можете ошибаться.

— Скоро дядя вернется из Престона с хорошими вестями.

— И что тогда будет со мной?

— Многое зависит от того, что будет необходимо делать.

Я содрогнулась.

— По крайней мере, их пока здесь нет. Мы поговорили о других вещах, в том числе о лошадях и собаках. Я рассказала о Демоне, а он признался, что у него есть мастиф. Он мне покажет… Внезапно он запнулся.

— Но ведь вы пленница, — сказал он.

— Вы могли бы освободить меня… только чтобы посмотреть собак.

— А если вы убежите?

— Вы поймаете меня и привезете обратно.

— Вам опять смешно.

— Извините, я не хотела.

Итак, день прошел неплохо, а когда стемнело, он принес мне меховой плед и две свечи.

Вспоминая все это, я поняла, что это был очень счастливый день.

Даже теперь мне трудно осознать, что же именно случилось со мной в те дни, которые я провела в мансарде. Казалось, они были озарены каким-то мистическим светом. Каждое утро юноша приносил мне овсяную кашу и оставался со мной, потом уходил и возвращался с обедом. Уже к концу второго дня мы перестали делать вид, что принадлежим к разным лагерям. Я откровенно радовалась его приходу, да и он не притворялся, что не хочет быть со мной.

Его звали Ричард Френшоу, но он сказал, что близкие ему люди зовут его Дикон. Я тоже стала звать его Дикон. Иногда мы просто молча смотрели друг на друга. Мне казалось, что он самый красивый человек из всех, кого я видела, красивый совсем другой красотой, чем мои родители. Наверно, это можно было назвать влюбленностью, но никто из нас сначала не понимал этого, вероятно потому, что ни с кем из нас подобного раньше не случалось.