— И за это я вам плачу, дорогие девушки? Там народ собрался, беспокоится! А вы, могильщик, идите сторожите свое кладбище, и чтобы я больше не видела вашего дружка, который испражняется своим искусством на моем пороге, иначе хуже будет!

Катрин подошла к Рене и расцеловала его в обе щеки, явно напоказ.

— Ох, — сухо заметила вдова Фулон, усмехнувшись с видом человека, которого на мякине не проведешь, — Этот рыжий дурень вовсе не нуждается в ваших телячьих нежностях. Поправьте платье, бездельница, и идите отпустите фунт масла! А что до вас, велосипедист, раз вы ничего не покупаете, извольте освободить территорию, здесь люди работают!

— Он журналист, — ввернула Колетт.

— Я журналист и книготорговец, у меня уникальная коллекция учебников с правилами хорошего тона, принятыми в современном обществе, дорогая мадам, вот моя визитная карточка, буду рад вам услужить.

Потом Виктор повернулся к Колетт Роман, у которой дрожали губы от сдерживаемого смеха.

— Мадемуазель, взвесьте мне триста граммов пралине и двести граммов розового реймского печенья.

— Слушайте, я вспомнил! — вдруг сказал Рене Кадейлан. — У Луи Барнава излюбленное место — «Бускара» на площади Тертр.

Виктор доверил свой велосипед заботам мадам Баллю, консьержки дома на улице Сен-Пер: он решил не показываться в магазине. Он сидел в бистро на улице Бонапарта, потягивая стакан белого вина. Пыльные шары газовых ламп заливали помещение тусклым светом. Запыхавшийся Жозеф плюхнулся на стул рядом с ним и бросил на стол «Паспарту».

— Я остановился по дороге у газетного киоска. Рено Клюзель интересуется предметами, которые были разложены вокруг тел, он вот-вот догадается об их символическом значении!

— И дальше что? Как это поможет ему найти настоящего убийцу?

— А Вальми что об этом думает?

— Доволен донельзя, получил своего убийцу.

— Какой идиот! У него нет никаких доказательств его вины.

— Кто знает?

— Ну что, мы так это и оставим? Удовлетворимся?

— Вот ничто вас не удовлетворяет, Жозеф. Сплошной негатив.

— А вы что выяснили, пока я повышал сборы от продажи книг в магазине?

— Я прощупал актера по имени Арно Шерак, он увивается за Шарлиной Понти и очень доволен смертью своего соперника. Он признался мне, что был свидетелем ссоры между Робером Доманси и каким-то незнакомцем. Вы записываете?

— А как же!

— Эта сцена происходила в «Комеди-Франсез», в гримерке Робера Доманси. Он был, похоже, взбешен, а незнакомец уговаривал его успокоиться. Потом в скважине повернулся ключ, и Шерак скрылся, но успел увидеть силуэт мужчины. Но это не все.

Виктор вынул из кармана листок бумаги.

— Сегодня днем в бакалее Фулон одна из продавщиц дала мне вот это. Это копия той самой надписи мелом перед магазином.

Жозеф прочел и улыбнулся

Такое время года, что нет времени на чувства,

Торговый дом в кредит не отпускает.

— Забавно. А это было написано до или после ареста Фермена Кабриера?

— А это как раз следует выяснить. Хозяйка заставила стереть рисунок и надпись. Верните мне листок, я там с обратной стороны записал имена. Один тип, служитель в кабаре «Небытие», Рене Кадейлан, указал мне на старикашку, который помешался на теме времени, его зовут Луи Барнав. Надо найти его, займитесь этим, он удостаивает своим присутствием бистро «Бускара» на площади Тертр.

— Холм, кусты, дешевые кабаки — это по моей части, завтра туда отправлюсь.

Маленькая развязная дамочка подскочила к Жозефу и спросила у него, который час. Он только собирался посмотреть на часы, как Виктор перехватил его запястье и показал женщине на большие настенные часы. Она не стала настаивать, пожала плечами, окинула их высокомерным взглядом и двинулась к другому посетителю.

— Что все это значит? — удивился Жозеф.

— Вы извините, что я к вам придираюсь, но вы все-таки удивительно наивны. Это была проститутка, высматривающая простофилю, которого можно обвести вокруг пальца. Хотите что-нибудь выпить?

— Проклятие! Кэндзи мне разрешил отойти только на час, он поднимет шум и будет разыскивать меня с собаками!

Единственное возможное решение: свалить без шума и пыли.

Рафаэль Субран мысленно поздравил себя, что владеет таким минимумом имущества. Он жил в меблированных комнатах, и его скарб, который пополнился только за счет нескольких книг и немудреной кухонной утвари, весь умещался в двух сумках. От пассажа Вердо до его новой резиденции на улице Фобур-Пуассоньер было недалеко. Он двумя днями раньше познакомился с консьержами и очаровал их, посулив бесплатные билеты в театр «Жимназ».

Поднявшись по лестнице до последнего этажа, он оказался в комнате под самой крышей, где уютно гудела угольная печь, где кровать его была убрана, на столе стоял графинчик вина и лежали колбаса с булочкой. Он был в безопасности.

Откуда взялась эта тревога, которая поселилась в нем после того, как блондинчик-журналист подошел к нему после спектакля? Почему интересовался его отношениями с Робером Доманси? Терзаемый сомнениями, Рафаэль Субран стал припоминать все слова и движения Шарлины Понти и этого ничтожества Арно Шерака. Тут он вспомнил, что они оба о чем-то шушукались с велосипедистом, словно сошедшим со страниц «А вот и крылья»1, юмористического романа о спортсменах, который он прочитал в прошлом году. Это еще усилило его беспокойство.[40]

В коридоре раздался какой-то шорох. А вдруг это они?

Он приоткрыл дверь, чтобы иметь возможность следить за жизнью обитателей шестого этажа. Это была вотчина слуг и уборщиц, которую посещали к тому же продавцы поддельных духов и дешевых побрякушек, гадалка с картами и попугаем и даже один известный писатель, который по ночам сочинял рифмованные поздравления ко всяким памятным датам и юбилеям. Рафаэль Субран потерся в узком коридоре, намозолил глаза всем и каждому и завел многообещающее знакомство с очаровательной субреткой по имени Антуанетта, которую потом обещал себе обязательно заволочь в постель. Затем закрылся у себя, ожидая, когда уже можно будет отправиться в театр.

— Поднимут шум? Станут бить в колокола? Что-то не слышно… — пробормотал Луи Барнав.

Он сидел в «Бускара» на своем обычном месте, за столом под прямым углом к стойке. Вооружившись ножницами и клеем он пытался собрать коллаж из цветного картона, изображающий астрономические часы на Страсбургском соборе. Он отложил в сторону башенку с разновесами и сконцентрировался на круге с днями и соответствующими им небесными телами-покровителями. Солнце — воскресенье, Луна — понедельник, Марс — вторник, Меркурий — среда, Юпитер — четверг, Венера — пятница и, наконец, его любимец Сатурн, запечатленный в момент, когда он пожирает своих детей; самый прекрасный символ времени, истребляющего все, что им создано.