Когда происходит чудо, штамп становится красивым цветком, расцветающим очень редко и ненадолго… но его сладкий запах уже невозможно забыть.

Но в то же время многое так и осталось для меня киношным штампом. Например, я ни разу не выловил на рыбалке старого башмака. Я неоднократно видел, как переносят витринные стекла и как гоняют на огромной скорости, но никогда эти события не происходили одновременно. А что надо сделать, чтобы увидеть перекати-поле во время томительной паузы? Понятно же — уехать в пустыню.

Так и получилось. В понедельник мы пробрались на сортировочную станцию Энола и сели на поезд до Атланты, а потом двинули на запад, в Аризону.

Некоторые представления о пустыне оказались верны. Кроме того, тут родился Барри Голдуотер, мой республиканский идол. Я начинаю новую главу, которая, надеюсь, будет интереснее предыдущей. Хоть и немножко жарковатой.

Теперь, если вы меня извините, я планирую заняться любовью со своей леди в тот самый момент, когда поезд войдет в туннель.

Дэйв Чичирелли

Я не очень люблю граффити, но вынужден признать, что это отличный рисунок.

Мне нравится ● Комментировать ● Поделиться

Дэйв Чичирелли

Поездка стала просто прекрасной, когда я нашел камни, чтобы зафиксировать приоткрытую дверь. Чувствую, как люблю свою страну. Это великолепно.

Мне нравится ● Комментировать ● Поделиться

Это действительно было великолепно. Мне казалось, что я еду вместе с ними.

* * *

Кристина захотела курить, а мне нужно было немного подышать свежим воздухом.

Мы вышли на улицу и оказались в толпе курильщиков перед «Чарльстоном», маленьким музыкальным клубом в Вильямсбурге, в Бруклине. Тут играл наш коллега Пит, и несколько человек пришли поддержать его рок-н-ролльные начинания.

Недавно оказалось, что не все на работе однозначно относятся к моей альтернативной жизни. Никто не возражал напрямую, просто по-разному реагировали в Фейкбуке. Вот и сегодняшняя светская беседа состояла сплошь из критики и скептических замечаний.

— И зачем ты это делаешь? — спросила Мишель, отпив пива из пластикового стакана.

— Люди правда верят? — поинтересовался Мэтт, когда мы спускались по лестнице.

— Мне все это не нравится, — честно сказал Дэниел.

К тому моменту, как Кристина захотела выйти на улицу, я уже мечтал составить ей компанию.

— Как тебе концерт? — спросил я, спрятав замерзшие руки в карманы.

— По-моему, прекрасно, — Кристина зажгла сигарету, — но настоящее шоу происходит на улице. — Она кивнула на полуголого парня, едущего на высоченном байке.

Во времена борьбы с буллингом я говорил, что Бедфорд-авеню — предостережение миру, который мы пытаемся судить. Миру, где человеческая жажда внимания ничем не ограничивается. Как еще можно объяснить, что взрослый мужик в детской футболке едет на десятифутовом велосипеде без тормозов?

— Какие они нелепые, — сказал парень лет двадцати в бифокальных очках.

— Ну да, — согласился я, — ни разу не видел, чтобы кто-нибудь садился на такой велосипед или слезал с него. Это одна из тайн Нью-Йорка. Ну как дети голубей.

— Точно, — кивнула Кристина, — мне всегда казалось, что голуби вылупляются сразу взрослыми. Блин, у них вообще есть гнезда?

— Никто не знает, — развел руками парень в очках. Он показался мне типичным представителем нынешнего Вильямсбурга. За последние двадцать лет в этом районе Бруклина, на мой взгляд, ситуация не улучшилась: жутких уголовников сменили хипстеры весом фунтов под девяносто, со своим вечным желанием продемонстрировать себя любимого[12]. Парень в очках был одним из них.

Как описать хипстера… это взрослые, которые непривлекательны и неинтересны, поэтому они стараются казаться интересными. Вильямсбург переполнен мальчиками с «иронично» нагеленными усами и девочками с уродливыми ремнями поверх винтажных платьев.

И дело не в том, что это странный район — я даже люблю его странность, — дело в том, что он пропитан лицемерием. В художественной школе я встречал по-настоящему неординарных людей. Но еще больше тех, кто считал себя неординарным. И все они переехали в Вильямсбург.

В каком-то смысле жизнь здесь — это своеобразный аттестат, причем купленный. Большинство обитателей Вильямсбурга безосновательно строит из себя богему.

— И как вам шоу? — спросил я у очкарика.

— Очень недурно. Весь этот шугейзинг-серф-рок становится довольно напряжным, если пытаться играть его осторожно. Я люблю более жесткие вещи.

Блин. У хипстеров что, соревнование, кто сильнее заскучает? А в чем прикол? Гордиться тем, что ты меньше всех обрадовался?

— Понимаете, весь этот низкокачественный нойз-поп, — продолжал он, — это как «Генезис» от Сега. — Он глубоко затянулся своим «Американ Спирит». — Ранняя их штука.

Его манера разговаривать, постоянно жонглируя названиями жанров и поджанров, начала меня раздражать. Он был как ребенок, который пытается впечатлить учителя самым длинным словом в словаре. Только вот это не домашняя работа. Это музыка. Это должно быть весело. Очкарик был воплощением всего, что меня здесь раздражало. Никакого творчества. Только коллекционирование. Хипстеры забивают себе головы всякой ерундой, чтобы при случае выпендриться.

— Они развиваются, — вмешалась Кристина.

— Господи, — я решил его перещеголять, — они просто делают то, что «Ниндзя бен Ладен» делают уже давно. Это практически кавер-бэнд!

— Ну, — он занял оборонительную позицию, — каком-то смысле вы правы, но их все же отличает рокабилльный ритм.

— Вы о чем? Именно в этом сильнее всего проявляется подражание!

— Надо послушать еще раз. Но Книга бытия уникальна. В любом случае, мне пора. Я хочу послушать «Рисентли Трейнд Лаверс». Это такая смесь «Ниндзя бен Ладен», доктора Спарки и «Дранк бай Нунс». Непременно послушайте.

— Обязательно, — отозвалась Кристина.

Очкарик ускользнул в ночь, присоединившись к параду скинни-джинсов на Бедфорд-авеню.

— Бифокальные очки, — заметил я. — Это что-то новое. Только что же был в моде «иронический тупей».