Пятница была днем «полного свидетельства» подготовки всего подразделения. Проверялся автоматизм выполнения команд по «темпам», задаваемым флейтами и барабанами, читались вслух отрывки из строевого устава и «Полкового учреждения», чтобы «каждый воин понимал свой маневр». «В морозы и всякой дождь, — требовал Суворов, — приемам обучать в избах и крытых строениях, а хождению — (под открытым небом) в плащах и в морозы в рукавицах, однако дождь пережидать». Излишняя суровость, по мнению строгого к себе полковника, не должна была отвращать солдат от учений. Не требовал он без нужды и соблюдения формы: «По прибытии от экзерцирования, если никуда не послан и (в увольнение) не отпущен, всякий волен раздеться, как кто хочет».

Среда и суббота были разстахами — выходными (два выходных дня в неделю — такого мир не будет знать еще 200 лет!). В воскресенье и праздничные дни (а церковных праздников на Руси немало)[30]солдаты, помимо «церковного парада», слушали чтение одной или двух глав военных артикулов, одной главы из Устава, и одной — из «Полкового учреждения», а также выписок из приказов. Оглашение в полку всех приказов, которые могут касаться солдат и младших офицеров, было важной практикой Суворова. Он требовал, чтобы ни с кого не было спрошено за то, чего он не знает; значит, все, что могло касаться солдата, ему следовало вовремя объяснять.

Наконец, в полку по воскресеньям читались списки командного состава. Если капрал, старший сержант и ротный капитан должны были знать каждого своего солдата, то и солдаты обязаны были помнить всех офицеров полка, а не только своего подразделения. Опознавательных знаков большинства чинов тогда не носили. По внешнему виду формы и ее обвеса можно было сказать, что перед тобой унтер-, обер- или штаб-офицер. Сами офицеры запоминали, кто из их товарищей поручик, а кто — капитан, т.к. «по погонам» этого нельзя было прочесть. Чтобы правильно обращаться и должным образом оценивать команду офицера, его следовало лично знать. Тем более важно было помнить своих полковых офицеров, ведь в боевых условиях осведомляться о них будет некогда!

Раз в месяц, но не более двух дней кряду, с каждым капральством проводил учение ротный капитан (т.е. сам он делал это каждую неделю). Для этого каждый солдат капральства, расквартированного по обширной округе, накануне шел в ту деревню, «где квартира командующих им, где, расположась по квартирам, на другой день поутру рано выходит на его парад-плац, на котором начинается и производится свидетельство в экзерциции и обучение во всех ее частях», со стрельбой плутонгами и «с искошением рядов» (когда первые два ряда становятся на одно колено не друг за другом, а вкось, чтобы второй ряд стрелял между солдатами первого). Эти учения, которые Суворов рекомендовал проводить в пятницу и субботу, венчал особо торжественный «церковный парад» всего капральства.

«Полковое учреждение» не говорит нам ничего о батальонных и полковых учениях, и это понятно: их проводил сам Суворов, не нуждавшийся в письменной инструкции. Скорее всего, они проводились не периодично и для всех, кроме штаб-офицеров, неожиданно. При очень широком расположении полка, сбор войск на полковые учения требовал энергичных и длительных маршей, которые полковник усугублял маневрами всех подразделений вместе. По поздним свидетельствам, суздальцы совершали переходы при любой погоде, в любое время суток, форсировали реки и штурмовали укрепленные пункты. Здесь-то и осуществлялись, очевидно, упоминаемые Суворовым в письме Веймарну штыковые атаки пехоты на пехоту.

Обучение простому удару штыком практиковалось тогда во всех регулярных армиях мира. Иначе штык просто не стали бы носить! Задачей Суворова было сделать штыковую атаку большого строя нормальным, привычным солдату средством боя. Для этого два строя его полка маршировали друг на друга с фузеями наперевес, проходя сквозь ряды «гребенкой», а затем повторяли это движение бегом, с грозным криком «ура!», наставив штыки и поднимая их лишь в самый последний момент.

Тренировки делали штыковую атаку не произведением отчаянной храбрости, а отработанным до автоматизма выполнением одной из множества строевых команд. Важно было добиться, чтобы, даже бросаясь в штыковую атаку бегом, бойцы не теряли чувства локтя, ощущали силу своего строя, не превращались в дико орущую толпу. Одновременно солдаты, множество которых еще не бывало в бою, учились преодолевать естественный человеческий страх, летя на «вражеские» штыки: не всегда их успевали отдернуть и ранения, конечно же, случались…

Итак, учения проводились и на квартирах, но для четкой отработки единых действий всего полка он выходил в летний лагерь. Здесь все было, как на реальной войне. На рассвете перед знаменами обоих батальонов начинали бить барабаны — все 25 барабанщиков полка разом, постепенно расходясь от центра лагеря к флангам. С первыми их ударами часовые кричали «К заре!», солдаты выбегали из палаток при тесаках, только надев головные уборы и плащи, и становились в строй на палаточных «улицах».

Как только побудка была пробита, барабанщики с 12-ю флейтистами начинали играть военный марш. Роты ровными шеренгами выходили и строились на ротных плацдармах. На последней «музыкальной штуке» весь полк совершал захождение на полковой плацдарм, где роты смыкались «косыми большими шагами так поспешно, что при окончании последней музыкальной штуки были бы все в своих местах, делая в батальонах пушечные промежутки, в которых становятся вдруг с ротами канониры и фузелеры»[31]. К окончанию музыки полк должен был стоять фронтом к полю в полной готовности, но без фузей, мимо пирамид[32] которых солдаты прошли, и пушек; пикеты, караулы и часовые уже все были на своих местах.

«Полковое учреждение» рисует «мирное» развитие событий, т.к. о внезапных тревогах и построениях Суворов заранее не предупреждал. Полковник считал, что только многократно отработанные в спокойной обстановке движения солдатам будет легко повторить по внезапной тревоге, в темноте и даже в бурю. Едва полк был построен, барабаны били на молитву, после которой били отбой и воины накрывали головы. Развернувшись «направо кругом», роты расходились по своим местам и капральствам на перекличку, за которой следовали рапорты.

Пока командиры рапортовали, «все нижние чины по роспуске должны того ж часу волосы перечесать, волосяную тройную косу и бумажки на висках переправить, если нехорошо успели прежде обуться — переобуться, одеться, умыться и прибрать себя по лагерному», т.е. без искусственной косы и пудры. Только теперь, построившись на «улицах» при оружии и подсумках, роты выходили на свои плацдармы для тренировок солдат поодиночке, без торопливости, под присмотром старшего сержанта. Когда потом рота разойдется, чтобы начать уход за оружием, «он так же в день один раз должен себя в экзерциции кратко свидетельствовать, где хочет».