Сейчас, когда заканчивается химиотерапия, я все больше боюсь того, что надвигается. Что я буду делать без химии? Что если мои опухоли вырастут еще больше? Я знаю, что не должна этого делать, но каждую ночь все равно обдумываю свои похороны. Я хочу мечтать о будущем, но не могу. Я боюсь. Я думаю о своем гробе и о том, что скажет папа и что наденет мама. Я думаю, что моя сестра сделает все, чтобы утешить родителей, и, занимаясь этим, забудет о самой себе. Я думаю об Аннабель, которая поцелует мой гроб. О Робе, которому хватило мужества любить больную раком женщину. Обо всех, кого я люблю и кто любит меня. О Марко, и об Оскаре, и обо всех тех, кто ушел до меня. Я хочу поговорить об этом, выкинуть из головы, но разговор о том, какой гроб больше подойдет под цвет моей кожи, не очень-то уместен за ужином.

По крайней мере, медицинский опыт Отто и Бебе помогает мне чувствовать себя здесь в безопасности. Мы обсуждаем мою историю болезни (которую я все еще подсовываю каждому встречному врачу), мой опыт общения с докторами, лекарства, которые мне прописывают, и пугающую статистику Они показывают мне, как проверять мочу на инфекции мочевого пузыря (еще один неожиданный побочный эффект лечения), писая в баночку, и рассказывают, какие витамины и добавки нужно принимать для решения этой проблемы.

С пылающими после прогулки щеками я падаю на кровать. Оскар и Лэнс лежат на тумбочке. Оскар, который умер, и Лэнс, который вновь сел на свой велосипед. Я думаю о Юре, вечно бегающем между ночным клубом и больницей – он интерн и клубный промоутер. Чем больше жертв рака я встречаю, тем чаще думаю о тех, кто справился, и тех, кто не смог. Я же правда не буду в числе тех, кто не справился? Смотрю на себя и удивляюсь, как невероятно то, что я могла стать тем, кто бродит по округе с редкой опухолью в теле. И как невероятно для меня было бы умереть из-за нее. Мои шансы заполучить этот рак были минимальны, но вот шансы выжить после него равны семидесяти процентам. Я не попаду в оставшиеся тридцать. Просто не попаду. Не самый серьезный аргумент, я знаю, но мне он кажется идеальным и логичным. А победить рак еще не значит закончить борьбу. Как говорит доктор Л., поначалу сложнее всего держать рак как можно дальше от себя. Так что, даже если я выживу, я все еще останусь в его тюрьме.

* * *

Я заправляю волосы Лидии за ухо, чтобы они не свисали прямо в тарелку с рыбой и овощами. Лидия – мое последнее приобретение. Ее мне сегодня вручила Бебе, сувенир из шестидесятых, тогда она носила парики. В этом андалузском пейзаже теплые каштановые волосы здорово мне идут.

Мы ужинаем в местной деревушке и разговариваем о врачах, медицине и моем раке, который разные медики диагностировали по-разному. Отто полагает, что в диагноз, возможно, закралась ошибка и что это спасло мне жизнь. Что меня могли бы “перелечить”, но и “недолечить” меня тоже могли, и в этом случае я была бы уже холодной, как дверная ручка. Он поясняет, что в моем теле так много неизвестных элементов, что между болезнью и здоровьем лежит серая зона. Ну что за поучительный разговор. Как приятно поболтать с врачами.

Марко умер ровно год назад. Хотя мы не были знакомы, я думаю о нем, ложась спать. Это перекликается с моими собственными похоронными мыслями. Я приняла лекарство и еще больше витамина С, чтобы предотвратить цистит, который, как я чувствую, на подходе. Я сворачиваюсь клубочком под одеялами, пытаясь решить, хочу ли я дописать последнюю страницу своей книги. Тут же мои мысли переключаются на Марко и всех тех, кто столкнулся с болезнью в ранней молодости. Нас разделяют его смерть и моя жизнь, но в то же время его смерть и моя жизнь заставляют меня ощущать связь между нами. Когда мне страшно, я думаю о Марко и Оскаре. Я чувствую себя в безопасности оттого, что они там, куда я могу уйти. В каком-то смысле мы как три мушкетера. Оскар, который всегда был умнее своих медсестер, Марко, который опередил всех, кто остался после него, и я со своими париками.

Это почти хамство – писать о Марко, не будучи с ним знакомой. Еще более грубым кажется не писать, вообще забыть о нем. Я всегда про него помню. В моем кошельке его фотография, я ношу желтый браслет, который подарил мне его отец. Марко – часть моей жизни, и в каком-то смысле он живет ею. И если однажды я разделю его судьбу, то мои сегодняшние мысли о нем станут еще более важными. Для него и Оскара – для тех, кто умер слишком молодым. Завтра в деревенской церкви я поставлю свечку за Марко и Оскара. И за своих маму, папу и сестру, которым пришлось через столько всего пройти за прошедшие месяцы.

Иногда я забываю, что я – все еще я. Может, мое тело и изменилось, в нем теперь рак, но я все еще Софи. А Софи страдает из-за разбитого сердца. На сегодня я уже четыре дня не разговаривала с Робом. Он уезжает со своей новой возлюбленной, с которой, возможно, очень счастлив.

Я вернулась в больницу на химиотерапию. Чтобы прочертить линию между жизнью и смертью. Это ставит Роба на второй план. Полагаю, это что-то значит.

Рядом со мной шесть зеленых кресел, я в седьмом. Когда я пришла, все они были заняты, сейчас свободно три. Поук всегда на месте, что автоматически дает ей власть над остальными сестрами. И у нее на столе есть стеклянная банка, полная печенюшек. Доктор Л., видя меня, обычно останавливается. Он приходит, только когда у дневных пациентов есть какие-то жалобы или сложные вопросы, и последние почти всегда исходят от меня.

– Ты влюблен? – я смотрю на Роба со страхом, готовясь к удару, который, бесспорно, последует.

– Софи…

Мне больно. Я хочу, чтобы болело меньше, чем после того, как мне поставили диагноз, потому что это всего лишь любовь, но не выходит.

Роб смотрит прямо перед собой. Он пытается коснуться меня, взять за руку, погладить по щеке. Я отталкиваю его. Ради бога, это же больно!" Я хочу прикоснуться к нему, ощутить на себе его руки и тело, но не могу. Я кричу, что он должен уйти, убраться из моей жизни и забрать с собой всю боль, которую мне причинил. Я говорю, что больше никогда не хочу его видеть, и прямо сейчас я действительно в это верю.

Проснувшись рано утром рядом с Аннабель, я завернулась в халат и уселась на подоконник. Я смотрю на улицу и чувствую себя ужасно хреново. Хреново, потому что спала, прижавшись к Аннабель, а не к Робу, который, скорее всего, провел ночь, прижавшись к кому-то другому. И еще хреново, потому что стремительно приближается мое новое сканирование, и мне страшно. Я все кругом ненавижу. Весь декабрь целиком, со всеми его традициями: Синтаклаас[15], Рождество, Новый год – я боюсь всего этого. Семейные ужины, многочисленные закуски, устрицы и шампанское. В этом году я ненавижу праздник, вообще все ненавижу. Ненавижу себя за то, что осталась с разбитым сердцем, как последняя дура. А может, я ненавижу себя, потому что знаю, что сама все это устроила. Ненавижу, что скучаю по объятиям Роба больше, чем по объятиям Аннабель, которая всегда рядом. Ненавижу колющие боли в теле, из-за которых мне кажется, что я умираю. Ненавижу свою дурацкую опухоль и всю ее кошмарную семейку. Ненавижу рак. Ненавижу свое тело.