Поскольку Пабло не раз подчеркивал, что первым во всей Каталонии нужно разрушить театр «Лисеу»[37], Онофре вознамерился увидеть его собственными глазами и понять, почему патрон избрал объектом своего гнева именно этот театр.

– «Лисеу» – символ, как король в Мадриде и папа в Риме, – сказал ему однажды Пабло. – Господь миловал – у нас в Каталонии нет ни короля, ни папы, зато у нас есть «Лисеу».

Онофре заплатил чрезмерную, по его мнению, сумму, и его провели через вход для неимущих, куда вела замусоренная капустными кочерыжками боковая улочка. Толстосумы входили со стороны улицы Рамбла, запруженной экипажами. Женщин выносили оттуда чуть ли не на руках: их платья были настолько длинны, что, когда дамы скрывались за стеклянной входной дверью, их шлейфы все еще выползали из фиакров, и казалось, будто театр удостоила своим посещением огромная рептилия. Тем, кто имел места на галерке, нужно было преодолеть несчетное количество лестничных пролетов. Тяжело дыша, Онофре поднялся на балкон, где стояла железная скамейка, уже занятая меломанами, которые проводили в театре сутки напролет: здесь они дремали, повиснув на перилах, словно вывешенные для проветривания циновки, здесь же жевали ломти черствого хлеба с чесноком и пили вино из бурдюков. У них всегда были при себе свечные огарки, чтобы читать либретто и партитуру, и некоторые дошли до того, что потеряли в «Лисеу» здоровье и зрение. Правда, место было облюбовано не только меломанами, но и вшами, и превратилось в настоящий рассадник этих паразитов. Остальная часть театра сильно отличалась от галерки. Роскошь била через край и слепила глаза: шелка, муслин, бархат вечерних платьев, усыпанные блестками накидки, сверкающие драгоценности, салютование бутылок с шампанским, не затихавшее ни на мгновение, мечущаяся как угорелая прислуга и постоянный приглушенный гул голосов, какой имеет обыкновение издавать богатая публика, когда собирается вместе в таком количестве, – все это завораживало Оноф-ре. «Я хочу быть частью этого мира, – сказал он себе, – даже если мне придется всю жизнь сносить это нескончаемое занудство, которое здесь называют музыкой». С музыкой ему действительно не повезло: в тот день давали «Трифон и Касканте», оперу на мифологический сюжет с напыщенными велеречивыми героями, поставленную в «Лисеу» единожды, а в мире – всего несколько раз.

За завтраком к нему подошла Дельфина. При всем своем безобразии лицо ее выражало отчаяние и глубокую тоску. Она спросила Онофре, не видел ли он случаем Вельзевула.

– Нет. Где я мог его видеть? – ответил Онофре.

– Вот уже три дня, как он исчез, – уточнила Дельфина упавшим голосом.

– Подумаешь, большая потеря! – ответил Онофре.

Эфрен Кастелс ждал его у входа в парк.

– Дело плохо, – объявил он, не успев поздороваться. – Пару дней назад я заприметил тут двух типов, и, похоже, они за тобой следят; сперва я подумал, что они из тех, кто просто любит совать нос в чужие дела, но уж слишком они настырные. И явно пришлые, тут не работают, а все ходят, разнюхивают, – обеспокоенно уточнил великан.

– Наверное, полиция, – равнодушно сказал Онофре.

– Нет – не та повадка, – возразил Эфрен Кастелс.

– Тогда кто? – спросил Онофре.

– Малыш, откуда мне знать, но это плохо пахнет, – ответил великан. – Может быть, нам лучше пока все прикрыть и взять отпуск? Здесь уже и делать-то нечего.

Онофре обвел взглядом огромную территорию стройки, которая зарождалась на его глазах. Когда он впервые год назад появился в парке, тот напоминал поле боя, зато теперь больше походил на декорацию сказочного представления с феями и волшебницами. Здесь все было зрелищно, неповторимо и не сочетаемо по стилю и пропорциям. Когда Комитет по техническому обеспечению выставки представил свой первый проект алькальду, тот разорвал его на мелкие клочки собственными руками.

– То, что вы мне подсунули, больше подходит для низкопробной ярмарки, где продают всякую рухлядь, – воскликнул он возмущенно. – А мне нужна гигантская панорама.

С тех пор прошло два с половиной года, и казалось, должен был восторжествовать здравый смысл, но к этому времени алькальд уже выдохся и почти отстранился от дел. Онофре и великан Кастелс сели на известняковые блоки напротив павильона в форме тростниковой хижины, сооруженного Филиппинской табачной компанией. Какой-то полуголый туземец, стуча зубами от холода, сидел на корточках у входа и скручивал сигары. Его срочно доставили из Батанги, научили говорить посетителям аи revoir и приказали не двигаться с места, пока выставка не закончит свою работу. Когда небо хмурилось, он с опаской смотрел вверх, как бы не пришел циклон и в вихре смерча не унес его вместе с павильоном обратно в Батангу.

– Все это, – размышлял вслух Онофре, – напрасно и в итоге гроша ломаного не стоит; мы – пятое колесо в телеге, шестеренки; все наши желания, работа ровно ничего не значат.

– Малыш, не надо так отчаиваться, – пытался успокоить его Эфрен. – Чтобы ты с твоими-то мозгами да не отыскал смысл?! Когда-нибудь ты его обязательно отыщешь и разберешься во всем, что происходит в этом мире, – добавил он.

Однажды Онофре вошел без стука в комнату Пифии. Умирающая лежала в постели с закрытыми глазами, укрытая одеялом до подбородка. В пляшущем свете масляной лампы, прикрепленной болтами к изголовью кровати, Онофре впервые увидел, какая она старая. Он уже взялся за ручку двери, чтобы уйти, как услышал слабый голос:

– Онофре, это ты? – прошептала Пифия.

– Спите, спите, Микаэла, – отозвался Онофре. – Я только посмотреть, не надо ли вам чего.

– Мне-то ничего не надо, сынок, а вот тебе – да, – прохрипела ясновидящая, – ты слишком завяз в трясине сомнений.

– Откуда вы знаете? – спросил Онофре, пораженный тем, что старуха догадалась обо всем, даже не взглянув на него.

– Ко мне приходят только те, у кого дух в смятении, сынок. Для того чтобы это понять, не нужно быть ясновидящей, – заключила она.

– Микаэла, предскажите мне будущее, – попросил Онофре.

– Эх, сынок, мои силы на исходе. Я уже не принадлежу этому миру. Который теперь час? – спросила ясновидящая.

– Приблизительно полвторого, – ответил он.

– У меня мало времени, – сказала она. – В четыре часа двадцать минут я умру. Мне уже об этом сказали, и меня ждут. Понимаешь? Всю жизнь я провела, слушая их голоса. Настал час, когда я должна присоединить свой к этому сонму голосов, и тогда кто-то из земного мира будет слушать меня. У нас, духов, есть свои циклы. Я приду на смену уставшему духу. Займу его место, а он наконец сможет отдохнуть и почить в мире с Господом нашим. Мосен Бисансио говорит, что меня ждет дьявол, – это неправда. Человек он хороший, но совершенно несведущий в духовных делах. Дай мне карты, и не будем терять больше времени. Они там, в шкафу, на третьей полке сверху.